Лимон закуривает и просит, чтобы я принесла водку. Лечу как на крыльях, хватаю из холодильника бутылку «Абсолюта», томатный сок и стаканы.

Из другого мы пить не привыкли. Поднимаюсь на крышу. Лимон — один и очень задумчив. Делаю две порции «Кровавой Мэри». Протягиваю ему стакан.

— За тебя, Лимон, и за нашу любовь.

Он вздыхает и, не глядя на меня, выпивает. В задумчивости блуждает взглядом по угасающему горизонту моря и без всяких сюсюканий заявляет:

— Глупая девочка, ничего нет лучше твоих слов, потому что они навсегда останутся только словами.

Я куплю тебе кипрский паспорт, билет в Нью-Йорк и подарю кредитную карточку на триста тысяч долларов. Это и будет моим любовным признанием.

Даже если бы в этот момент он назвал сумму в миллион долларов, я бы все равно крикнула — нет!

Бывают моменты, когда деньги не затрагивают душу. Несколько дней, проведенных с Лимоном, разучили меня быть одной. Как, оказывается, быстро привыкаешь к заботе о тебе. Да я шагу не посмею ступить, если не буду уверена, что Лимон меня защитит. Это чувство не сравнить ни с каким другим.

Может, это наше, совковое. Но ощущение защищенности для меня важнее богатства.

Выпиваю свою водку и тянусь к нему с поцелуями. Он ни на минуту не должен сомневаться в моей искренности. Пусть отталкивает, пусть придумывает, как от меня избавиться, но никуда от него я не денусь.

Он с трудом поднимается с бортика бассейна.

Запускаю руку под его халат и с восторгом ласкаю его крепкое, мускулистое тело. Он не сопротивляется. Целую его грудь, живот и хочу целовать еще ниже, но Лимон резко отстраняет меня. Не оборачиваясь, понимаю, в чем дело. По его встревоженно-растерянной физиономии. Впервые вижу его таким. Должно быть, на крышу забралась Инга.

Назло ей опять хочу поцеловать Лимона и довольно громко причитаю: ну, не оставляй меня, я так тебя хочу, ты — такой фантастический мужчина. Давай прямо здесь, меня аж распирает от желания…

Насмешливый голос Инги прерывает мои мольбы:

— Ее надо отправить в Голливуд. С такими талантами там можно улечься под какого-нибудь продюсера.

— Ах ты сука! — кричу я и, развернувшись, кидаюсь на нее. Но не очень удачно. Цепляюсь за ногу Лимона и падаю на мраморный пол крыши. Больно ударяюсь правым локтем. От досады хочется орать. Но смешно это делать лежа. Инга как ни в чем не бывало говорит Лимону:

— Неужели нужно было столько лет рисковать жизнью и свободой, чтобы обо всем забыть в объятиях этой девчонки? Ты создан для другого. Струны на скрипке издают звуки только в натянутом состоянии, чуть ослабь колки — и музыке конец.

— Он тебе не балалайка! — кричу с пола.

Лимон протягивает мне руку и, сам корчась от боли, помогает встать. С ненавистью смотрю на Ингу. Та мстительно улыбается. В ее тонких, одного цвета со щеками, губах, растянутых почти до ушей, чудится змеиный, раздвоенный язычок. Ноздри вздернутого носа вздрагивают от злости. Ни дать ни взять — натуральная ведьма. Такая в постели всю кровь выпьет. Бедный Лимон, как он мог с ней жить? Она, конечно, читает мои мысли и еще больше злится, но виду не подает.

— Впрочем, я не вправе тебя осуждать. Вы — мои гости, дом — под охраной, живите и наслаждайтесь друг другом. А я вынуждена буду вас покинуть. Мне предстоит подыскать другую страну, потому что через несколько дней мое пребывание в Греции станет незаконным.

Хочу ей крикнуть: «Ну и убирайся к черту!», но Лимон глядит на меня пугающим, тусклым взглядом. Неужели он не хочет от нее избавиться? Ничего не объясняя мне, уверенно произносит:

— Позвони своим друзьям, передай о моем согласии…

Инга окатывает меня еще большим презрением.