– Не служит солнцу?

– Ведь это солнечный свет, струящийся сквозь окно, оживляет стекло. Зачем бы мы создавали окна, если не для того, чтобы служить солнцу?

– Ты говоришь так, словно почитаешь бога солнца.

Она нахмурилась:

– Я не язычница.

– Я в этом не уверен. А что ты испытываешь, когда работа удается?

Как ей описать это, когда таких слов не существует?

– Такое ощущение… как будто внутри у меня что то разбивается.

– Правда? Как неприятно.

– Ничуть. Пока ты работаешь, у тебя словно лихорадка, тебя охватывает жгучее нетерпение, хочется поскорее закончить, а потом наступает удивительное чувство умиротворения. – Она беспомощно встряхнула головой. – Я же говорила, что вы не поймете.

– Наоборот, ты описала состояние, с которым я хорошо знаком. – Он помолчал, а потом, искренне рассмеявшись, повторил: – Да, очень хорошо знаком.

Она озадаченно нахмурилась:

– Вы художник или мастер?

– Без ложной скромности могу сказать, что в определенной области я достиг высот настоящего искусства. Расскажи про свою первую работу.

– Это были цветы. – Она закрыла глаза, стараясь лучше их вспомнить. – Маленький витраж, очень простой, с желтыми нарциссами. Бабушка любила цветы.

– Тебя обучала твоя бабушка?

– Бабушка и мама.

Снова нахлынула боль. Мама…

– Расскажи мне про нарциссы, – быстро проговорил он. – Они служили солнцу?

Свет, струящийся сквозь ярко желтые цветы и ложащийся узором на пол, выстланный тростником. Бабушка, гордо улыбающаяся ей…

– О да, – прошептала она. – Они были прекрасны. В тот день все казалось прекрасным. – У нарциссов были листья?

– Конечно. Мне исполнилось только четыре года, но я не забыла про листья. Бледно зеленые… Цвет получился не такой удачный, как желтый, но не слишком плохой… Бабушке они понравились. Она любила всякие цветы. Я это уже говорила, да?

– Не помню.

– На следующий год к ее дню рождения я сделала витраж с розами. Розовыми розами… Когда сквозь него светило солнце, края лепестков были, казалось, очерчены золотом. Это, конечно, была ошибка в составе, но бабушка притворилась, что так и нужно было сделать. Через год я подарила ей новый витраж, правильный, но, по моему, первый ей нравился больше.

Розовые розы с золотыми краешками, нарциссы и воспоминания о доброте и любви. Они сливались вместе, как цвета на витраже, который видишь издалека.

– Я в этом уверен.

Она приподняла тяжелые веки и увидела, что он наблюдает за ней. Лицо у него было загадочное, а глаза – такие же зеленые, как листья ее нарциссов.

– Расскажи мне еще о розах, – сказал он. Марианна поняла, что и без того рассказала ему слишком много. Но в глубине души она была благодарна Джордану за то, что он сумел отвлечь ее от мрачных мыслей и вернул ей добрые воспоминания детства. И все же полностью раскрываться перед ним она не хотела.

– Нет. – Она повернулась на бок, спиной к нему, и закрыла глаза. – Розы принадлежат мне.

Ей хотелось снова вернуться к тому времени, когда были только смех и солнечный свет, а мама с бабушкой говорили ей, что золотой ободок вокруг лепестков – это как раз то, что надо…

* * *

– Проснись, Марианна, – расталкивал ее Алекс. – Надо спешить. Мы едем в Англию! Знаешь, туда, где родился папа!

Она открыла глаза и увидела его разгоряченное личико, наклонившееся над ней.

– На корабле, на большом корабле! И Джордан говорит, что я увижу чаек и дельфинов, и…

– Ш ш! – Она с трудом села, протерла сонные глаза и откинула со лба спутавшиеся волосы.