Теперь можно открыть глаза.

Кайо уже мало напоминает птицу, разве что ее огромную тень. Он распахивает над расщелиной черные крылья и дымным облаком устремляется вниз. Через мгновение я с ног до головы окутана тьмой. Она движется, переливается всеми оттенками мрака, ласковой кошкой льнет к бокам и наконец отступает.

Я стою на твердой земле, в нескольких шагах от Принца, а он поспешно отползает от зарастающей раны на сердце дворцового парка.

– Могла предупредить, – ворчит, поднимаясь и отряхивая штаны. – Мне чуть ноги не откусило.

– Меня проглотило целиком, так что не жалуйся.

Кайо устало садится мне на плечо и легонько тычется клювом в висок. Его способ сказать: «Все хорошо». Я не верю, но привычно поглаживаю его по крылу, и друг перебирается на ближайшее дерево. А я отхожу подальше от подземного склепа, опускаюсь на колени и, поставив перед собой добычу, разворачиваю плащ.

Шкатулка шириной в ладонь ничем не примечательна, разве что на гладкой деревянной крышке выжжен символ – такой же, каким были помечены кости. Без сбивающего с толку свечения становится понятно, что это клубок змей, чем то похожий на букву «Ф». И я наконец вспоминаю, где видела его прежде.

В лесу возле нашего дома. Причудливо свернувшиеся змеи порой появлялись на стволах деревьев наравне с другими знаками. Метками отверженных.

Ты нарочно искала их, устраивала засады в надежде поймать какую нибудь глубинную тварь, исполняющую желания, или говорящего зверя. И страшные матушкины сказки так и не сумели ни напугать тебя, ни удержать в стенах башни.

– Знаешь, мне как то неуютно в неведении, – сообщает Принц, замирая рядом.

– Тебе знакомы ритуалы на детских костях?

Он несколько мгновений молчит.

– К счастью, нет.

– А буквы, сплетенные из змей?

А вот теперь отвечает моментально:

– Отверженные. – Я не поднимаю взгляд, но знаю, что Принц кривится. – Змеи, жуки, всякая дрянь – их метки.

– Так вот… в склепе, полном детских костей, помеченных отверженными, я откопала шкатулку, помеченную отверженными, и собираюсь ее открыть, дабы найти внутри про клятые крысиные кишки или еще какую прелесть. Уверен, что хочешь стоять так близко?

Он молчит, но не отступает. И я не собираюсь ждать, пока Принц одумается.

Отчего то сейчас из моих пальцев, прижатых к земле, струится почти чистый свет. Да, в прежние времена он буквально ослеплял всякого, кто способен видеть чары, но с тех пор многое изменилось. А эти нити если и осквернены тьмой, то лишь полупрозрачной жилкой, настолько тонкой, что ее легко не заметить.

Радоваться, однако, я не спешу. Что значит один случай против сотни других, когда из за грязной силы меня и самый большой шутник не назвал бы пастырем?

Свет любит форму и сейчас обращается гибкими стеблями растений, обвивает шкатулку со всех сторон, укрывает мерцающими листьями и только потом просачивается внутрь, чтобы…

Ничего не обнаружить.

Наверное, Принц чувствует перемену. Может, сияние чар меняется или еще что, но он тут же подает голос:

– Что там?

– Пусто, – растерянно отзываюсь я.

– В шкатулке ничего нет?

– В шкатулке, на шкатулке, под шкатулкой… ни единого проклятья, ни капли чар…

Кайо ухает несколько раз подряд, словно смеется над моим изумлением. Наверняка смеется.

– А если поискать более земные материи? – уточняет Принц, и я закатываю глаза.

Интересно, на характер слепота повлияла или олвитанец с самого детства такой? Тогда я даже в чем то понимаю мальчишку, бросившего его без порток, и бедолагу кролика. От подобного ехидства хочется бежать как от огня.

Удержаться от ответа я умудряюсь лишь чудом, а потом смело открываю шкатулку.