- Никак, Василиска? Эко ты на переяславских хлебах растёшь. Поди, и говорить научилась? - И, подняв Василиску, поцеловал. - На свадьбе твоей, крестница, посажёным отцом буду.

Отпустил Василиску, к Марье повернулся:

- Раздобрела, голубушка, раздобрела, чать, впрок Переяславль? От отца, Парфёна, поклон те. Веди, боярыня, к столу. Знаю, гусем станешь потчевать.

Марья улыбнулась:

- Пирогами, князь, с капустой и грибами.

- Угодила, боярыня, угодила…

Отобедав, приступил к делу:

- Какие вести от дозорных, не замечены ли печенеги близ наших рубежей?

- Покуда всё спокойно, князь.

Мстислав побарабанил по подлокотнику:

- Помнится, говаривал ты, Василько, что есть у тебя переяславец, какой из плена бежал.

- Десятник Пискун, князь. Он нынче не в дозоре, отдыхает.

- Возьмём его с собой, дорогу к печенежскому становищу укажет. И ты, воевода, собирайся, завтра в дорогу.

В августе-густаре сохнет трава в степи и пересыхают мелкие речки, оставляя после себя заросли камыша и чакана. Вянут цветы, и только алеют маки да красуются синеглазые васильки в обнимку с белым горошком.

Пискун вёл дружину уверенно. По Донцу спустились к низовью, пошли берегом Дона.

- Скоро печенежское становище, - сказал десятник.

Теперь пошли ночами, встречая зори в седле. А зори на Дону чудные. Всю ночь пели соловьи, а утрами алело небо и тёплый ветер ласкал камыши. Иногда щука гоняла рыбью мелочь да крякала утка, зовя выводок.

Далеко впереди дружины рыскали ертаулы. Мстислав говорил:

- Помнишь, Василько, как в Тмутаракань ехали?

- Как не помнить. С нами тогда Путята был.

Чем ближе донское низовье, тем река шире. Клонились ивы, полоскали листву в воде, тянулись ввысь тополя, наползали на берег камыши.

- Неужели Булан не знает, что мы идём? - сказал Мстислав.

- Как не знать? У печенегов сторожа зоркая, упредили. Теперь либо в сабли возьмут, либо уйдут, - ответил десятник. - Вели, князь, дружине наизготове быть. Да вон и ертаул скачет с вестью.

Орда снялась со становища, начала переправу через Дон. Пока подъезжали кибитки, Булан с мурзами и беками был уже на левом берегу. Оставив в заслоне темника Затара, перебралась конница. К переправе подтягивались вежи, гнали табуны, стада, отары. Гомон и рёв нарастали.

Хан торопил: надо оторваться от черниговского князя. Хан грозил караулам, не доглядевшим появления урусов в степи. Где глаза печенегов, где их уши?

К Дону намётом скакал печенег, он кричал:

- Урусы!

Заметались, забегали печенеги. Хлестнул Булан коня, гикнул, и помчались за ханом тысячи воинов.

Въехал Мстислав на курган, остановил коня. Эвон как уходит орда, бросив свои вежи и скот.

- Князь, печенеги! - окликнул Мстислава Василько.

Но Мстислав и сам это увидел. Развернувшись лавой, скакали печенеги. Обнажили мечи гридни, тронулся навстречу большой полк.

Сшиблись. Зазвенел металл, заржали кони, кричали люди. Недолго бились. Погнали гридни печенегов, рассеяли по степи. Пылали вежи, трещали повозки, раскатывались колеса. А на той стороне Дона, куда ушёл хан Булан, горела степь. Огонь, подгоняемый ветром, катился к реке.

Заиграли черниговские трубачи сбор, возвестив конец сражению. Разгорячённые схваткой, съезжались гридни к червлёному стягу, где их ждал Мстислав. И над Доном, над степью раздалось громовое:

- Слава! Слава!

ромозгло в Тмутаракани. Ветер дует от гнилого угла, выдувая тепло из бывших княжьих юром, где с отъездом Мстислава поселился воевода Ян Усмошвец.