На этом острове была вся его жизнь — Гектор, Сью Кларк, Линн Пламб, босс и «Саммит», — а также весь мир, который он знал с детства.

Нью-Йорк будет возвращен на Землю, не оставив здесь ничего. По Пятому авеню снова помчатся лимузины. Будут грохотать поезда наземки, и, как всегда, гореть электрические рекламы над Таймс-сквер. Мужчины и женщины будут снова танцевать в садах на крышах.

Жизнь будет продолжаться. И Пауэлл уже знал, что автоматически возродит все свои прежние привычки. Он по-прежнему будет колесить по Системе, искать сенсации, срывать Куш, стараясь победить свою ревность. Ругаться с Гектором и спорить с начальством...

Корабль опустился на свое обычное место на крыше. Пауэлл вышел наружу. Он был один.

Он нетерпеливо поднял взгляд. Серая пустота была безликой, но, казалось, сквозь нее откуда-то издалека проглядывает зеленое свечение.

И Майк Пауэлл, всматриваясь в тусклость чужого мира, прошептал:

— Они всё забудут. Они забудут вас, Эберли. Но я не забуду. Разумеется, моя жизнь станет такой же, как прежде. Я буду бегать за сенсациями и гоняться за Кушем, буду временами напиваться и, вероятно, попытаюсь подкатить к Сью Кларк. Но я не забуду вас. Никогда не забуду!

When New York vanished, (Startling Stories, 1940 № 3).

Пер. Андрей Бурцев.

ТИХИЙ РАЙ

Мы с Элеонорой сидели на старинном диване и ждали возвращения хозяина.

— От этого места у меня мурашки ползают по спине, — сказала Элеонора.

— Это просто один из старинных особняков на Риверсайд-драйв, — ответил я ей. — Мы уже скоро уйдем.

Наш хозяин, Джон Диринг, вернулся с графином и стаканами. Он был красивым, но каким-то бесцветным и мягким, и жалко старался выглядеть гостеприимным.

— Мы не можем долго оставаться, — начал я.

— Останьтесь, пожалуйста, — сказал он вежливым, можно даже сказать нежным, голосом. — Вы мне очень понравились. По крайней мере, позвольте предложить вам выпить.

Делать было нечего, кроме как принять его предложение. Бренди был хороший, и я откинулся на спинку рядом с Элеонорой, пока потихоньку пил, наблюдая, как отблески от старинной люстры играют в ее волосах.

Благодарность Диринга была слишком обильной, даже смущающей. Он откровенно перебарщивал. Мы с Элеонорой остановились возле Гудзона — ночь была лунная, — и я вылез из машины, чтобы поглядеть на человека, склонившегося над перилами и явно больного. Он сумел дать мне свою визитную карточку, объяснив, что у него сердечный приступ, и мы отвезли его домой. Вот и все, что мы сделали.

Диринг вертел в пальцах стакан и смотрел на нас.

— Теперь я уже не выгляжу больным, не так ли? — улыбаясь, спросил он. — Ну, работа у меня довольно сложная. Я ученый.

Карие глаза Элеоноры засветились.

— Ученый?

— Или, можно сказать, изобретатель. Я покажу вам, если хотите... — Он заколебался. — Надеюсь, вы не подумаете, что я слишком навязчивый, но... — Его взгляд зацепился за кольцо Элеоноры. — Могу ли я вас поздравить, мистер Корбетт?

— Спасибо, — сказал я.

Он уставился на нас.

— Вы влюблены. Это хорошо... — Он сделал глоток бренди, потом сказал любопытную фразу. — Эмоциональные ценности так непредсказуемы у людей.

От этих его слов у меня по позвоночнику пробежала внезапная холодная дрожь. Он произнес слово «люди» так, словно говорил о какой-то расе, отличающейся от его собственной. Это была странная мысль, которую я постарался выкинуть из головы.

Диринг поднялся.

— Позвольте мне показать вам мое изобретение.