– Всем доброе утро, – проговорил он так, словно думал, что их сию минуту выгонят на улицу.

– Так, ты тоже садись, тоже бледный, – сказала Варина бабушка и даже изобразила на лице подобие улыбки.

Паша жевал слоеный пирог с сыром, роняя крошки, и старательно не замечал тревожного взгляда отца. Он не знал, что сказать. А потом проблема исчезла сама собой: отец заметил на столе свой телефон и издал радостный звук, будто увидел давно потерянного друга, схватил его и ушел.

– А чай? – крикнула ему вслед старушка.

– Больше вы его не увидите, – беззлобно пробормотал Паша. – У него пять миллионов писем.

– Пошли, сад вам покажу, а то бабушка вас до смерти закормит, – Варя встала и бросила пустую пачку от салфеток на стол. – Знаете, как растет инжир?

– Да мы все про это знаем. Недавно на ферме работали, – небрежно сказал Илья. – Инжир – это вот это?

– Нет. Это пальма. Пошли.

Когда Паша час спустя зашел в гостиную, отец лежал на диване и быстро, с нажимом проводил рукой по экрану телефона, будто смахивал невидимую пылинку.

– Меня всего неделю не было, а тут сумасшедший дом, – не поднимая головы, пробормотал он. – На аукционе продали натюрморт Кустодиева, я все пропустил. А мне тут прислали заказ найти картину Серебряковой. Это русская художница, которая…

– Я знаю, кто это, – перебил Паша. Он остановился в дверях: от дивана его отделяло два метра скрипучего дощатого пола, и он почему-то не решался сделать по нему ни шагу.

Он думал, отец спросит: «Откуда знаешь?» – но тот, не отрываясь от экрана, сказал только «Угу».

– Пап, мы на море собираемся.

– Ага, – сказал отец, лихорадочно набирая кому-то сообщение.

– Может, ты с нами хочешь?

– Хм.

– Папа, – он махнул рукой, привлекая внимание. Но нет, бесполезно. – Пап!

– Да-да, – пробормотал тот, и Паша еще подождал, но другого ответа не было.

Он опустил голову и тихо выскользнул за дверь.

На море их вызвался отвезти дядя Лева – смуглый пожилой человек с веселой улыбкой и самой древней колымагой, какую Паше приходилось видеть. Первым делом дядя Лева пошел здороваться с Вариной бабушкой. Та деловито гремела кастрюлями – собиралась приготовить на обед что-то с непроизносимым названием, но такое вкусное, что, по уверениям Вари, они язык проглотят.

Переодевшись в старые купальные шорты, выданные Варей, они с Ильей тоже пошли на кухню. Паша увидел, что старушка принесла туда картину Серова. Поставила ее на буфет, прислонив к стене так, чтобы надорванная полоска лежала на месте – издали Паша едва ее разглядел, будто за ночь она приросла.

– Ну и дела у вас тут, Антонина Сергеевна. Весь поселок на уши поставили, – сказал дядя Лева, отпивая чай. – А я как назло вчера работал в ночную смену, все пропустил.

– Отвезешь детишек – приходи, расскажу, – проскрипела старушка, и дядя Лева с энтузиазмом закивал.

Паша слушал их краем уха: он не мог оторвать глаз от картины. За окном шелестели деревья, тени пролетали по стенам и падали на картину, и казалось, что это на ней дует ветер, треплет платье младшей девочки и шляпу старшей. Вчера у Паши было чувство, будто в картине что-то умерло, но сейчас она казалась даже более живой, чем раньше. Никто не замечал, а он стоял и смотрел, пока Варя не потянула его к выходу.

В дверях он обернулся и махнул девочкам на прощание рукой. Конечно, они не ответили – ведь это просто картон и краски, но на секунду ему показалось, что ветер взметнул ветки нарисованных деревьев выше, будто они тоже ему помахали.