Живой или мертвый, но Дед, во-первых, мог думать, во-вторых, ему не делали больно и не орали в ухо: «Кто с тобой работает?!» Уже хорошо. А плохо было то, что за ним наблюдали. Дед сразу почувствовал на себе чужой давящий взгляд. Наверное, он и проснулся из-за этого взгляда. Если проснулся.

Раз наблюдатель не напал раньше, то и не нападет. Можно без спешки осмотреться, только незаметно: наблюдателю пока незачем знать, что Дед пришел в сознание. Впрочем, Дед и сам еще не понял, в сознании он или бредит.

Для пробы он потрогал языком зубы. Язык слушался, и зубы оказались целы. Дед пошевелил пальцами ног — ноги тоже на месте. Шевелить руками было опаснее. Противник всегда смотрит на руки. Дед осторожно напряг мускулы. Правую руку он чувствовал, а левую — нет. Может, просто отлежал?

Он скосил глаза и увидел, что рука цела. Из вены торчала игла, а от иглы куда-то тянулась трубка с прозрачной жидкостью.

«Опять?!» — ужаснулся Дед. Американцы пробовали на нем всяческую химию для развязывания языков. Ее называют «сывороткой правды». Конечно, правду от лжи не отличит никакая «сыворотка». Но когда она бродит у тебя в крови, ты любишь всех на свете. Кого видишь, того и любишь, и огорчаешься до слез, если эти приятные люди тебя о чем-то спрашивают, а ты не можешь ответить… Дед однажды восемнадцать часов продержался на допросе под «сывороткой». Болтать хотелось неудержимо, и, чтобы не выдать своих агентов, он пел песни и развлекал следователей переводами: «Джентльмены, в наших языках много похожих выражений. По-русски говорят: „Я знаю что-то как свои пять пальцев“, а по-английски — „как ладонь своей руки“. А есть выражения, похожие только по смыслу. Мы говорим: „Заруби себе на носу“, а вы — „Положи в свою трубку и выкури“… В конце концов Дед потерял сознание, и допрос прекратился сам собой. Тогда он был моложе… Кто же так грубо работает? Дед прослужил в разведке без малого полвека и успел насолить спецслужбам разных стран. Но все это было в прошлом. Кому понадобился старик с его замшелыми тайнами?

Дед повернул голову и увидел замазанное краской окно. Сквозь непрозрачную белую муть была ясно видна тень решетки!

— Оклемался? — Над ним нависла круглая свиная харя с носом-пятачком. Надо лбом пробивалась короткая щетинка. Рогов не было. Дед окончательно решил, что попал не в ад, хотя и не в рай, конечно… Так, а на каком языке говорит Свиная Харя? „Ос-1е-та! — 51а“. Непонятно. Полжизни тому назад Дед приучил себя думать на английском, а в последнее время мучительно переходил на русский. Языки перепутались. На днях он похвалил помидоры соседки, изумив ее до крайности: „Nice tomatoes у вас, Наталья Филипповна“.

Свиная Харя заботливо растер Дедову руку с воткнутой иглой. По коже забегали мурашки.

— С ночи под капельницей лежишь. Пальцы-то чувствуешь? Холодные совсем.

Не отвечая, Дед смотрел на грудь Свиной Хари. Из-под нечистой майки виднелись татуировки: древний воин в рогатом шлеме и, ближе к плечу, оскаленная морда тигра. Он понял, что попал к уголовникам.

— Где я? — с остатками надежды спросил Дед.

— В больничке.

— Нет, страна какая?

Свиная Харя захохотал, щеря желтые зубы:

— Ну, ты даешь, старый! С утра была Россия. Город Курск, следственный изолятор. СИЗО, по-нашему.

— Я под следствием? — спросил Дед.

— Не помнишь, что ли? Во стебок! Ты ж поезд взорвал!

Дед представил поезд, летящий под откос на полном ходу, смятые в гармошку вагоны, стиснутые железом окровавленные тела… Муха! Он ведь ехал с внучкой! Как она, жива ли?! Дед ничего не помнил.