– И что ты с ней собираешься делать?

– Делать? Почему делать? У нас дуэль будет.

– С женщиной?

– В живых должен остаться только один. Все, как в "Горце".

– Замечательно! А на чем ты собираешься с женщиной драться?

– Ни на чем. Я собираюсь ходить с ней по минному полю Али-Бабая. С завязанными глазами, – сказал Баклажан и смотрел на меня в ожидании восклицательных междометий.

Я разжевал услышанное десять раз на одной стороне, десять раз на другой, но оно все равно не глоталось.

– Не слишком эксцентрично для здорового человека? – наконец, поинтересовался я, полным сочувствия голосом. – Ты с Веретенниковым давеча случайно не целовался?

– Случайно нет, – сосредоточился Баклажан. – А что?

– Да он с ума скатился. Такое недавно нам тут порол. Про использование кучевых облаков в сталелитейном производстве. Вот я и подумал, может, заразил он тебя чем...

– Нет, я совершенно здоров, чему сам удивляюсь. Я ведь раза три сознание терял, когда от вас в конце первого штрека прятался. От потери крови и удушья. А что касается нашей с Мухтар дуэли... Ну, ты сам посуди, что я мог еще придумать? Драться на кулаках или заточках? Не солидно. Представляю, как рожа твоя скривилась бы. Стреляться у барьера? Пошло. Просто пристрелить, как ты Али-Бабая? Совесть не позволяет. А по минам ходить – это самый раз, шансы одинаковы.

– Значит, первой по полю пойдет Мухтар. И ей оторвет ноги...

– Нет, мы бросим жребий. И идти первому выпадет мне.

Я задумался и вот о чем. Баклажан так уверенно сказал "И идти первому выпадет мне", что я тотчас ему поверил. И не из-за той непоколебимой уверенности, с которой он это выразил, а из-за того, что неожиданно вспомнил недавнее гадание Синичкиной. Она же, эта странная Синичкина, за несколько часов до своей смерти поведала мне, что будет похоронена на берегу ручья. Правда, судя по всему, она имела в виду ручей, орошавший Шахмансай, а не Скальный, но это детали. Если мое предположение верно, то алмазы или несколько алмазов могут настроить человека на что-то особенное, например на осознание каких-то черт его будущего. Настроить, помочь догадаться. Синичкиной для настроя нужно было ощущать себя бесправной рабыней, маленьким, ничего не значащим существом, ее надо было избивать, избивать, чтобы она... чтобы она от боли... да, да, чтобы она от боли смогла забыть о своем неверии в возможность проникновения в будущее?

Наверное, так. Мы не умеем читать мыслей только из-за того, что не верим в эту возможность, мы умираем только из-за того, что сомневаемся в существовании потустороннего мира, сомневаемся в существовании Бога. Сомнения все забивают, все забивают звериные чувства, владеющие нами – жадность, животные страсти, гордыня. И более всего глупость – окостенение мозга, ожирение нейронов, оскудение человеческих чувств. А что, если сканировать мысли ближних, проникать в будущее, объять собою всю природу можно лишь преодолев свою животную сущность? Лишь освободив голову от простых, но очень сильных и все забивающих желаний "Хочу жрать сладко"! "Хочу трахаться"! "Хочу быть выше всех!"

...Скотское все забивает. А эти алмазы отвлекают на себя эти всепоглощающие скотские импульсы, отсасывают их, давая нам возможность увидеть мир другим, реально-чудесным, тонким, очень чувственным, таким, где Бога творят не бездушным и бессловесным кумиром, а так, как творят любимого... А эта бомба на Поварской? Не является ли попытка ее создания, попыткой максимальным образом отвлечься от скотской действительности, отвлечься с тем, чтобы дать ход тончайшей физиологии, тончайшим электрохимическим процессам, способным наделить нас чудесными свойствами? Попыткой уйти в нирвану, но не ту, где ты один в своей отдельной черепной коробке, а где все люди, весь мир?

А если так, то этот бандит и насильник, этот монстр Баклажан – это гипертрофированное отражение человека, одной ногой находящегося в вечной смерти, другой – в вечной жизни, одной ногой в ужасающем прошлом, другой в невообразимо чистом и добром будущем.