|
Прислушиваясь к жарким речам гостей маркизы, Микеланджело понял, что он оказался в гуще кружка, резко настроенного против политики папства и искавшего средств, чтобы провести свою церковную реформацию. Это было очень серьезно: ведь инквизиция в Испании и Португалии обрекала на смерть тысячи людей за прегрешения куда менее важные. Восхищенный смелостью маркизы, он взглянул на нее: лицо ее сияло подвижнической самоотверженностью. – Я не хотел бы быть непочтительным, синьора, но должен сказать, что фра Савонарола принес в жертву множество прекрасных произведений искусства и литературы – он сжег их, как он выражался, на «кострах суетности», прежде чем сам погиб на костре. – Я всегда сожалела об этом, синьор Буонарроти. Я уверена, что нельзя очистить человеческие сердца, опустошая человеческий разум. С этой минуты беседа стала общей. Гости говорили о фламандском искусстве, очень почитаемом в Риме, о его резком отличии от итальянского, потом речь зашла о том, как складывались христианские представления о Страшном Суде, Микеланджело прочитал по памяти 31–32 стихи из двадцать пятой главы Евангелия от Матфея: «Когда же приидет Сын человеческий во славе своей и все святые ангелы с Ним: тогда сядет на престоле славы своей. И соберутся перед Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлиц. И поставит овец по правую свою сторону, а козлиц по левую». На пути домой, любуясь с горы Кавалло раскинувшимся в лучах закатного солнца городом, Микеланджело спросил: – Томмазо, когда мы можем повидать ее снова? – Когда она пригласит нас. – А до той поры нам придется ждать? – Придется. Сама она никуда не выходит, нигде не появляется. – Тогда я буду ждать! – сказал Микеланджело твердо. – Буду ждать, как молчаливый проситель, пока госпожа не соизволит пригласить меня вновь. Улыбка тронула углы губ Томмазо. – Я так и думал, что она произведет на вас впечатление. Всю эту ночь перед Микеланджело сияло лицо Виттории Колонны. Уже много лет мысли о женщине не захватывали его с такой неотвратимой силой. Строки стихов, блуждавшие у него в голове, говорили уже не о Томмазо де Кавальери, а о маркизе Пескарской, и утром, едва только запели петухи, он вскочил с постели и написал: Твое лицо одним усильем зренья Могу достичь порой издалека, Но ни плечо, ни шея, ни рука Не ведают такого утоленья. Бессонная душа в своем стремленье Мой взор берет, крылата и легка, Вздымается, как ветр, под облака, Твоей красе несет благоговенье. А косной плоти тесный дан предел; Какая бы любовь в ней ни горела, Вслед ангелам она не полетит! Лишь дивный глаз ту грань преодолел. О донна! В глаз бы превратить все тело, И пусть он только на тебя глядит! 4 Прошло две недели, прежде чем он дождался приглашения. За это время в сознании Микеланджело скульптурная красота Виттории – формы ее тела, ее сильное, но нежное лицо каким то образом слились с мраморным изваянием Ночи в часовне Медичи. Стоял теплый я ясный день, майское воскресенье, когда слуга маркизы Фоао принес от нее известие. – Моя госпожа просила передать вам, мессер, что она находится в часовне Святого Сильвестра на Квиринале. Часовня эта закрыта для прихожан, там очень приятно. Госпожа спрашивает, не угодно ли вам будет пожертвовать часом времени, чтобы она могла побеседовать с вами. Освежаясь в ушате холодной воды, который Урбино поставил на веранде, выходящей в сад, Микеланджело не мог подавить волнения. |
