|
За такие его дела враги называли Павла подлым и безжалостным. В конце 1540 года, уже расписав две трети стены, весь ее верх, Микеланджело с помощью нанятого плотника Лудовико перестроил помост, сделал его ниже. Папа Павел, прежде ни разу не заходивший в капеллу, чтобы не помешать Микеланджело, прослышал о его успехах и однажды, без всякого предупреждения, постучал в запертую дверь капеллы. Урбино открыл дверь и, увидя первосвященника, не мог его не впустить. Микеланджело сошел с низенького своего помоста, приветствуя папу Павла и его церемониймейстера Бьяджо да Чезену самым сердечным образом. Папа постоял минуту, оборотясь лицом к алтарной стене, затем, не сводя с нее глаз и с трудом сгибая больные ноги, двинулся с места. Дойдя до алтаря, он опустился на колени и стал горячо молиться. Бьяджо да Чезена стоял недвижно и горящими глазами смотрел на «Страшный Суд». Павел поднялся с колен, осенил крестным знамением Микеланджело, а потом и его фреску. По щекам его катились слезы гордости и смирения. – Сын мой, ты создал вещь, которая прославит мое царствование. – Полное бесстыдство, – сказал, словно выплюнул, Бьяджо да Чезена. Папа Павел смолк, пораженный. – Совершенно безнравственная фреска! Я не в силах отличить тут святых от грешников. Здесь только сотни голых людей, выставляющих свои срамные места. Чистый позор! – Вы считаете человеческое тело позорным? – спросил Микеланджело церемониймейстера. – В бане это годится. Но в папской капелле – нет! Это же настоящий скандал! – Скандал будет только в том случае, если ты, Бьяджо, вздумаешь его устроить, – твердо сказал Павел. – В день Страшного Суда мы все предстанем перед господом голыми. Сын мой, как я могу выразить тебе мою величайшую благодарность? Микеланджело умиротворяюще взглянул на церемониймейстера и пытался протянуть ему руку: наживать врагов своей фрески он не хотел. В ответ на это Бьяджо да Чезена сказал ему с угрозой: – Придет день, и твоя кощунственная роспись будет уничтожена, как ты уничтожил ради нее прекрасную работу Перуджино. – Пока я жив, этого не будет! – гневно вскричал папа Павел. – Я отлучу от церкви каждого, кто только посмеет тронуть этот шедевр! Папа и церемониймейстер ушли. Микеланджело стоял, потирая грудь, мучительно занывшую под левым соском. Он велел Урбино замесить свежей штукатурки и покрыть ею пустое место внизу стены, в крайнем углу справа. Как только Урбино сделал свое дело, Микеланджело принялся писать карикатуру на Бьяджо да Чезену. Он представил его судьей в царстве Аида, с ослиными ушами, чудовищная змея обвивала нижнюю часть его тела; в лице было убийственное сходство с церемониймейстером: тот же заостренный нос, те же тонкие, как бы обтягивающие клыки, губы. Микеланджело знал, что это не очень то достойный способ мести, но как иначе мог отметить художник? Слух о карикатуре каким то образом проник в Ватикан. Бьяджо да Чезена потребовал нового осмотра фрески. – Вы видите, святой отец, – вопил церемониймейстер, – слухи были верны! Буонарроти вставил меня в фреску. И нарисовал какую то омерзительную змею, где должны быть мои сокровенные места. – Это взамен одежды, – ответил Микеланджело. – Я же знал, что вы будете против того, чтобы вас показывали голым. – Поразительное сходство! – заметил папа, в главах его играли лукавые искорки. – А разве ты не говорил, Микеланджело, что портретное сходство тебе не удается? – Это было какое то озарение, святой отец. Бьяджо да Чезена приплясывал, судорожно переступая с одной ноги на другую, словно бы на адском огне поджаривали его самого, а не бесплотное его изображение. |
