|
Как раз в это время дела Виттории приняли самый дурной оборот. Влиятельнейшая и одареннейшая женщина Рима, поэтесса, стихи которой ценил великий Ариосто, святая женщина, почитаемая самим папой, близкий друг императора Карла Пятого, принадлежавшая по крови к богатейшему роду Колонна и к роду д'Авалос по браку, Колонна была теперь под угрозой изгнания: этого добивался кардинал Караффа. Казалось невероятным, чтобы знатная дама, занимавшая столь высокое положение в обществе, подверглась таким суровым гонениям. Микеланджело пошел во дворец Медичи – просить помощи у кардинала Никколо. Тот старался всячески успокоить его. – Необходимость реформы признают теперь в Риме буквально все. Мои дядья – Лев и Клемент – были слишком деспотичны, они старались подчинить инакомыслящих путем наказаний. А Павел послал друга маркизы, кардинала Контарини, вести переговоры с лютеранами и кальвинистами. Я думаю, придет время, и успех будет на нашей стороне. Оказавшись на сейме в Регенсбурге, кардинал Контарини достиг многого и был уже на пороге победы, но кардинал Караффа отозвал его с сейма, обвинил в тайном сговоре с императором Карлом Пятым и отправил в ссылку в Болонью. Виттория прислала Микеланджело записку: не может ли он прийти к ней незамедлительно? Она желала проститься с ним. Был упоительно прекрасный апрельский день, в садах Колонны распускалась зеленая листва, вольные запахи весны струились даже внутри высоких каменных стен. Зная, какой им предстоит разговор, Микеланджело рассчитывал застать Витторию в одиночестве, но сад был полон людей. Виттория встала, встретив его с печальной улыбкой. Она была одета во все черное, черная мантилья покрывала ее золотистые волосы; лицо казалось изваянным из чудесного мрамора Пьетрасанты. Он молчал, стоя перед нею. – Как хорошо, что вы пришли, Микеланджело. – Не будем терять времени на обмен любезностями. Вас отправляют в ссылку? – Мне дали понять, что было бы желательно, если бы я покинула Рим. – Куда вы едете? – В Витербо. Я жила там в монастыре Святой Катерины и считаю его одним из своих домов. – Когда я увижу вас снова? – Когда того пожелает господь. Они замолчали и долго смотрели друг другу в глаза: разговор как бы продолжался. – Я очень сожалею, Микеланджело, что у меня не будет возможности посмотреть ваш «Страшный Суд». – Вы увидите его. Когда вы уезжаете? – Завтра утром. Вы будете писать мне? – Я буду писать, и я буду присылать вам рисунки. – Я буду отвечать вам и пришлю вам свои стихотворения. Он круто повернулся и вышел из сада; потом он, подавленный горьким чувством утраты, укрылся в мастерской и запер на ключ двери. Было уже темно, когда он стряхнул с себя оцепенение и сказал Урбино, чтобы он зажег фонарь и шел с ним в Систину. В окнах кварталов, где жили флорентинцы, всюду горели огни. По другую сторону моста вздымался замок Святого Ангела, напоминая собой цилиндрически высеченную каменную гору. Урбино отпер дверь капеллы и, держа в руке зажженную тонкую свечу, поднялся на помост, накапал на ограждение горячего воска и потом укрепил и зажег там еще две свечи, более крупные. «Страшный Суд» прянул из мрака подобно циклону и предстал, осиянный, в мерцающем полусвете огромной капеллы. Судный День стал Судной Ночью. Три сотни мужчин, женщин, детей, святых, ангелов, демонов, многие из которых были едва различимы даже при свете дня, выступили вперед, чтобы стать распознанными и разыграть свою зловещую драму, заполнив пространство часовни. Что то заставило Микеланджело взглянуть на плафон. |
