Мы спустились по лестнице и оказались в небольшом помещении, находившемся, как я понял, прямо под часовней. Портьера не впускала сюда солнечные лучи, и в колеблющемся пламени свечи смутно угадывались некоторые детали обстановки. У стены находился небольшой помост с пюпитром, далее – прикрытый тканью шкаф. Ткань была расшита золотыми нитями, блестевшими даже в слабом свете. Таким же тусклым золотом отсвечивали корешки нескольких толстых книг, лежавших стопкой у шкафа.

Я смотрел во все глаза, боясь отпустить перила. Воздух, казалось, был наполнен приторным запахом ладана, к которому явственно примешивались незнакомые мне благовония. Эти ароматы вызывали тревожное ощущение куда больше, чем сама обстановка.

– Не бойтесь, Исаак, пройдите сюда, – сказал отец. Я подчинился, сделал шаг и снова остановился. Звук шагов оказался неожиданно громким. Посмотрев под ноги, я увидел, что пол здесь был засыпан ровным слоем песка. – Песок на полу – старая традиция, – пояснил отец, почему-то понижая голос. – Иудейские богослужения в Испании были запрещены, а доносчиков хватало. Поэтому евреи устраивали тайные синагоги в подвалах своих домов. На пол насыпали песок – и в самой синагоге, и особенно в коридоре, который к ней вел. Если приходил кто-то незваный, его шаги сразу были слышны, собравшиеся могли, загасив свечи, укрыться от посторонних глаз. Здесь эта предосторожность не имеет никакого смысла, потому и запасного выхода из этого подземелья нет, но традиция сохраняется более двухсот лет. Я давно хотел показать вам эту синагогу – семейную синагогу де Порту.

Больше я не мог выносить позора. Меня душили злые слезы. Я бросился к лестнице. Отец меня не удерживал. И правильно делал – в таком состоянии я мог бросить ему непозволительную дерзость, а может быть – страшно подумать! – даже поднять на него руку.

Выбравшись наверх, я бросился из усадьбы куда глаза глядят. Щеки мои горели, словно кто-то хорошенько отхлестал по ним, я испытывал чувство тяжелейшего оскорбления, нанесенного мне неизвестно кем, а шпага, колотившая по ногам, рождала сильнейшее желание пустить ее в дело. Я мечтал о том, чтобы кто-нибудь, идущий навстречу, отпустил по моему поводу шутку или бросил на меня косой взгляд. Увы! Дорога, по которой я шел, была пустынна.

Может показаться странным, что слово «евреи» не вызывало у меня воспоминаний о великих древних царях, воинах, пророках – хотя я достаточно долго штудировал Писание под присмотром отца Амвросия. Но нет – Давид, Соломон, Исайя в моем представлении связаны были больше с нынешним христианским миром. Евреями же были ростовщики, торговцы и ремесленники, о которых рассказывали всякие малопривлекательные истории. Впрочем, и их-то, эти истории, я слушал вполуха.

Остановился я лишь на опушке леса, пробежав добрых два лье. Только здесь наконец-то я перевел дух и попытался привести в порядок собственные мысли. Мне это давалось с трудом. Я не хотел быть евреем, не хотел этого позорного положения! И чем больше я думал над словами отца, тем сильнее становилось мое желание бежать. Бежать из этого дома, от этого прошлого. Я понимал, что между мною и службой в королевской гвардии отныне вставала стена темного происхождения. Но в конце концов я надеялся добиться желаемого своими достоинствами! Я прекрасно ездил верхом, стрелял из мушкета и пистолета, фехтовал, плавал и бегал – словом, хорошо владел теми пятью искусствами, которые необходимы мушкетеру. И значит, поступив на военную службу в обычный полк, я буду вполне способен показать себя настоящим солдатом – а там смогу перейти в гвардейскую роту. Конечно, я понимал, насколько этот путь окажется сложнее и, возможно, дольше. Но даже смерть на поле брани представлялась мне сейчас соблазнительнее любого будущего, так или иначе связанного с отчим домом и этой ужасной подземной комнатой, пол которой покрыт ровным слоем речного песка.