Действительно, мэтр Паре, несмотря на возраст, блестяще владел шпагой и охотно давал уроки молодым уроженцам Ланна, но его постоянные насмешки ранили нас больнее, чем острие его шпаги.

Отец ничего не ответил, я же продолжил:

– Мне ничего не нужно – в конце концов, сотни три ливров на первое время хватит! Неужели вы откажете сыну в такой малости? – Я, разумеется, умолчал, что от делишек с Андижосом и прочими у меня собралась некоторая сумма.

– Вот как? – Отец саркастически усмехнулся. – Насколько я могу представить, в эту сумму вам обойдутся лошадь, шпага и прочая экипировка, необходимая молодому гвардейцу. Вы ведь собираетесь поступить в гвардию, а не просто завербоваться солдатом в армейский полк? С учетом того, что от продажи овечьей шерсти мы получаем в год примерно столько же, да еще около сотни – от продажи конопли, что ж: я действительно мог бы снабдить вас тремя сотнями ливров. В дальнейшем, как я понимаю, вы готовы обходиться жалованьем военного. Очень хорошо. Сумма невелика. Но вы уверены в том, что вам больше ничего не нужно? Только деньги?

Я не сразу понял, о чем он говорит.

– Надеюсь, вы позволите мне взять Вулкана – я сам его объезжал, и он ко мне привязан, так же как и я к нему, – сказал я осторожно. – Кроме того, я хотел бы прихватить с собой один из старых мушкетов, хранящихся в правой башне, и небольшой запас пороха и пуль. Моя шпага совсем неплоха – вы сами ее выбирали, а по прибытии в Париж я куплю запасной клинок…

– Я имел в виду совсем другое. Вы не собираетесь брать с собой никаких бумаг? – перебил меня отец насмешливо. – Насколько я знаю, в королевскую гвардию принимают только дворян. Разве вам, Исаак де Порту, не нужны документы, подтверждающие дворянское происхождение? Документы, согласно которым наша благородная фамилия насчитывает не менее ста лет?

Я растерялся. Над такими вещами я вообще не ломал голову, поскольку был уверен, что отец на дорогу снабдит меня всеми необходимыми бумагами. Да и что такое бумаги? Пустяк, безделица!

Он некоторое время смотрел на меня, чуть прищурившись. Взгляд его, поначалу ироничный, словно потускнел. Вздохнув, он поднялся со своего места и, опираясь на трость, прошел к шкафу. Открыв резную дверцу, отец извлек на свет Божий потемневший от времени деревянный ларец. Мне несколько раз доводилось видеть этот предмет, и я задавался вопросом, что именно хранится в нем. Сейчас, впрочем, меня это интересовало в малой степени.

Отец водрузил ларец на стол между нами и откинул крышку. Он был битком набит пожелтевшими бумагами. Я вопросительно посмотрел на отца.

– Прочтите вот это. – Отец бросил мне сложенный вдвое плотный лист, лежавший сверху.

Я осторожно развернул его. Это оказался некий документ, называвшийся «Письмо о натурализации». Говорилось в нем о предоставлении права на проживание в землях французской короны семье португальского купца Авраама де Порту. Подписано было королем Генрихом IV и заверено красной сургучной печатью.

Документ выпал у меня из рук. Купец? Мой отец – купец? Даже не придворный кулинар? Это не укладывалось в голове. Он был прекрасным наездником, отличным стрелком, блестяще фехтовал на шпагах и рапирах (так уверял г-н Паре, а он в этом знал толк). Я скорее готов был представить себе Авраама де Порту во главе идущих в атаку войск, нежели в лавке со штукой сукна. Не веря собственным глазам, я еще раз перечел письмо. Теперь мое внимание остановилось на слове «португальский». Португальский купец? Я знал, что наша фамилия указывала на португальское происхождение, но мне никогда не приходило в голову, что мой отец родился не в Гаскони и вообще – не во Франции.

И тут я вспомнил удививший меня язык, на котором беседовали родители, оставшись наедине.