— Да, Железный Дровосек своего добиваться умел. Ну и как он? Счастлив? Чего экспроприированным не пользуется?

— Жорж умер этой весной, — сухим и безжалостным голосом отвечала она.

— Что?! — В горле у генерала пересохло, и голос вылетал свистящий, как ветер в пустыне. — Как «умер»?!

— Как все. По-настоящему.

У этой девки, подумал Н. Н., ни нервов, ни сердца, видимо, нет, раз она так спокойно говорит о смерти Жоржа. А ему казалось, что из него выдернули позвоночник и теперь он больше никогда не сможет встать с этого утлого диванчика. Да и зачем ему теперь вставать и куда-то идти? Все. Жизнь закончилась — нелепая, жалкая и бессмысленная жизнь, в которой больше нет цели.

— Обошел, — простонал Кольцов. — Обставил. Снова обставил, сволочь! Мразь!

Он не замечал, как по посеревшим щекам текут потоком слезы, как прыгают посиневшие губы, как трясутся жирные руки. Он хрустел пальцами, бездумно и беспорядочно дергал себя то за воротник, то за полы шикарного дорогущего пиджака.

— Мразь, мразь, какая мразь! Как же так, умер… От чего?

— От жизни. — Ее голос пролязгал стальными гусеницами прямо по его несчастному мозгу. — От усталости.

— И теперь, даже если тебя убьют…

— Меня не убьют, — отчетливо произнесла она прямо у него над ухом. — Но даже если бы и убили — ему уже не будет больно. Уэсуги тоже не было больно, я знаю это. И Крису. И всем ребятам из «Фудо-мёо», которых ты предал и послал на смерть, — им тоже уже не больно. А вот твоя боль еще впереди.

Ему стало страшно и пусто.

— Не докажешь, — захрипел он. — «Фудо-мёо» не докажешь. Да и кому теперь дело?

— До денег всегда кому-нибудь найдется дело.

Она била по самому больному, по самому дорогому, что еще оставалось у него. Впрочем, генерал внезапно почувствовал, что ему становится безразлично, отберут у него деньги или нет, посадят его в тюрьму или не посадят.

«Обошел, обставил, убежал от боли и слез. И теперь смеется оттуда. А эта тварь явилась убивать меня, как когда-то Сережку Злотникова», — прыгали беспорядочные мысли.

А она продолжала упорно добивать его, словно вколачивала гвозди в крышку гроба.

— Доказать тоже получится. Единственного человека ты оставил в живых.

— Прошляпил, — прохрипел Кольцов.

— Перестраховывался. Надеялся, что он не выживет, а если выживет, то не вспомнит. А если вспомнит все-таки, то уже не выживет. Нет? Но ты демонстрировал начальству, как спасали всех, кого могли спасти, согласно твоему приказу.

Он улыбался тупой и бессмысленной улыбкой: «Опять переиграл. Опять оказался умнее и дальновиднее. Взял и умер! Как же теперь без него? И даже если пристрелить сейчас эту суку, то удовольствия никакого, потому что Железный Дровосек так и останется Железным. И ничто его не коснется».

— А документы?

— Сам он никогда бы не использовал, — охотно пояснила она. — Но мне оставил все. Потому что знал, что я не настолько честна и бескорыстна.

— Никто не может быть настолько честным и бескорыстным, — промычал Н. Н. — И не заикайся даже сравнивать себя и его. Сравнила божий дар с яичницей.

— Правда. Странно, что я с вами соглашаюсь, но соглашаюсь.

— Ты выиграла, — бесцветным голосом сказал Кольцов. — Но не сама. А только благодаря ему. Он сделал для тебя запасной вход в новую жизнь. Мы все есть только благодаря ему: ты, я, этот твой последний выживший из «Фудо-мёо».