Я боялась проронить лишний звук. Милый, добрый Хантер и сам прекрасно понимал, что так небрежно раскрывают карты только перед тем, кого уже списали со счетов. В расчете на то, что списанный со счетов никому ничего рассказать не успеет, а если и успеет, то это дело поправимое.

— Только бы Жорж вернулся! Только бы он быстрее вернулся.

— Кто? — изумился Крис. За все время нашего знакомства о Жорже он ничего не слышал, а если и слышал, то мельком, раз или два. Во всяком случае, наши отношения так и оставались для него тайной до сего дня. Я рассказала ему все. Не знаю, что на меня нашло: наверное, давно уже нужно было выговориться. Я выложила ему и историю нашего знакомства и совместной жизни, рассказала о том, как в эту жизнь вторгся Уэсуги. Даже о том, что потеряла ребенка, тоже не умолчала, хотя до этого даже представить себе не могла, что когда-нибудь в моей жизни снова появится человек, которому я смогу доверить подобные тайны.

Крис слушал, не перебивая. А у меня внезапно мелькнула мысль: я исповедуюсь ему так свободно, потому что тоже не считаю его живым человеком. Не знаю, права я была или нет, но тогда мне казалась, что своей откровенностью я как бы утвердила приговор, вынесенный хакеру двумя гэбэшными генералами.

— Бедная девочка, — прошептал он, гладя меня по волосам. — Бедная, бедная моя девочка. Ничего, все образуется, все как-нибудь образуется, вот увидишь.

* * *

Макс ошеломленно глядел на старую подругу.

— В голове не укладывается, — проговорил он наконец. — И с этим ты жила все годы?

Она вздохнула, отхлебывая коньяк:

— Я еще кое с чем жила, Макс. Так уж жизнь сложилась.

Разумовский потряс головой, словно хотел очнуться от тяжелого сна:

— Ты полагаешь, это они за тобой гоняются?

— Больше некому. Во всяком случае я думаю, что больше некому. Правда, некоторые вещи не вписываются в строгий рисунок, и я склонна подозревать, что у «боевых товарищей» под ногами мельтешит кто-то мелкий и суетливый, у которого в этом деле какая-то своя корысть. Но в чем она, представить себе не могу.

Ознакомленный с версией капитана Сторожука и склонный ей доверять, Макс уточнил:

— Лерка, я тебя хорошо помню. У тебя всю жизнь мозги были сдвинуты набекрень. Конечно, мужиков ты этим могла уложить на обе лопатки, и люблю я тебя за это от всего сердца. Но ты все-таки подумай. Может, то, что тебе кажется совсем бросовой вещью, кому-то покоя не дает. Ты пошевели мозгой, худого от этого не будет.

Она рассмеялась, словно по комнате рассыпались серебряные бубенчики:

— Нешто я не думала, господин хороший? Голову сломала, столько думала. И есть у меня единственное подозрение.

— Ну?! — Игорь и Макс всем телом подались к ней. — Что это?

— Я полагаю, что если что-то и может интересовать грабителя, то это наследство Уэсуги. То, что он оставил мне, стоит безумных денег. Другое дело, что об этом нельзя говорить милому Павлу Сергеевичу, потому что я не смогу вразумительно объяснить, откуда у меня в доме вещь, по которой горькими слезами плачут на всех солидных аукционах.

— А что это, можно узнать? — застенчиво спросил Игорь.

И закадычный друг его усмехнулся. Кто-кто, а он знал, как помешан Игорек на всем, что связано с Японией, и понимал, отчего у того «в зобу дыханье сперло». Не ровен час, Лерке досталась на память от Уэсуги какая-то старинная вещица: брошка, или веер, или рукопись. Судя по всему, последнее. Потому что Лерка всегда была страстной поклонницей печатного слова, а про Японию и Китай знала все, словно Бог создавал небо и землю, а Дальний Восток лепила она, своими собственными руками.