Любовь Петровна, напротив, уверена, что она — это далеко не все подряд. Она — это центр мира! Разве центр можно не заметить или забыть? Все дело в том, что Александра Николаевна очень хочет ее унизить!

— А Катя приезжала на совещание? — Мне кажется, самое лучшее в этих обстоятельствах переменить тему.

— Не напоминай мне об этой нахалке! Говорить о ней больше не хочу!

Но привычка перемывать косточки окружающим берет верх, и Любаша долго, в подробностях рассказывает, как надменно и холодно держалась сегодня с ней Катя. Таким отношением Любаша была ошарашена, огорошена!.. Чему можно верить в этом мире, если уж Катя… такая любезная, преданная, сердечная, повела себя при перемене декораций как первостатейная сволочь.

Неужели Любовь Петровна не понимала, что за человек Катя на самом деле? — раздумываю я. Конечно понимала! К несчастью, она до последней степени завралась: врет не только окружающим, но, что гораздо хуже, себе… Можно это по-другому назвать: не врет — приукрашивает… Поверила в Катино доброе отношение — сделала себе приятно. Теперь платит за иллюзии. Но без иллюзий подчас так тяжело обходиться…

Пока я размышляю о превратностях жизни, Любаша доходит до самой патетической точки истории и начинает громко всхлипывать.

— Успокойтесь, Любовь Петровна! Не стоит плакать — не о чем. Таких, как Катя, ничего хорошего не ждет в этой жизни! Знаете мудрость: как ты к миру, так и он к тебе.

— Вот именно! — Экс-начальница немного успокаивается. — Отольются кошке мышкины слезки!

— Скоро отпуск, отдыхать поедете.

— Да-да, — окончательно оживляется Любовь Петровна, я даю ей прекрасную возможность оседлать любимого конька. — Мы собираемся в Хорватию, на Адриатическое море…

Дальше как обычно: пятизвездочный отель, шведский стол, трехкомнатный номер, все включено…

— Ты знаешь, что Адриатическое побережье — самое чистое в Европе?

— Вы думаете? — уточняю я осторожно. С чего это морю, расположенному в центре Европы, быть самым чистым?

— В рекламе турфирмы написано!

Опять иллюзии! Потом неотвратимое разочарование и — горькие слезы. Но это — потом. Пока — полный восторг и безмятежная радость.

Надо ловить момент и прощаться. Я с величайшим облегчением желаю Любаше всего самого лучшего, прошу звонить и сама обещаю не пропадать надолго.

— До свидания! Рада была вас услышать!

Ну слава богу! Пока поговорили — сто потов сошло. Трудно работать психоаналитиком — лучше уж в ценных бумах копаться, чем в чужих душах. Тем более трудно сосредоточиться на Любашиных душевных переживаниях, когда мысли рвутся совсем в другом направлении…

То, что о своем возвращении из Тулы Глеб не сообщил сразу, пожалуй, легко объяснимо. Устал, выложился, насмотрелся на разных людей — хотелось побыть одному. Но вообще… Подспудно я чувствовала: многое мне в нем непонятно.

В начале нашего знакомства Глеб сказал: «Ты — аллегория моей души». Сейчас абсолютно ясно: ошибся. Я человек простой и цельный. Всю мою жизнь можно пересказать в пяти предложениях, все ее обстоятельства вытекают из свойств моего характера. А у Глеба…

Я ведь тоже не совсем правильно представляла его. Ироничный, насмешливый, властный… Нет, это на поверхности. В глубинах души обнаружилась не побежденная с детства стеснительность, даже робость. Иногда мне доводится быть очевидицей его яростной борьбы с этими особенностями натуры.