– Ты-то откуда знаешь, куки? Ты же читать не умеешь!

– Ну и что?

– Ух ты! Смотри, смотри: буквицы-то ползают!

Пыха подался вперёд и стукнулся лбом с альбиносом. Действительно, непонятные, похожие на пиявок буквы двигались на странице!

Каторжане один за другим поднимались с нар: судя по возгласам, в освещенном углу происходило нечто необычное.

Чем больше народу подходило к кучке кумаристов, тем быстрее ползали странные знаки. Внезапно Пыха понял, что они складываются в знакомые сызмальства буквы, а из букв образовывались слова.

– Бормотология! – изумлённо выдохнул Чобы Стисм и опасливо подался назад. – Книжка-то, типа, волшебная!

Кожаный шевелил толстыми губами:

– Мы… а… ны…

– «Манифест освобождения», – громко прочёл Пыха.

– Так ты грамотный?! – с изумлением спросил его Чобы.

– Конечно! – пожал плечами Пыха. – А ты разве нет?

– Я так… – засмущался антипримат. – Типа, немножко…

Пламя светильника заметалось.

– А ну, разойдись, на! – Кожаный сердито посмотрел на товарищей. – Ишь, столпились!

Но странное дело: стоило только людям податься назад, надпись снова пришла в движение, расползаясь бессмысленными пиявками.

– Опять, на, ничего не разобрать, – разочарованно протянул Кожаный.

– Эй, босота, все сюда! – внезапно воскликнул альбинос. – Я понял! Когда народу вокруг книжки много, она становится понятной!

– Читай! – подтолкнули Пыху.

– Погодите… – смоукер, щурясь, вглядывался в ряды строчек. – Значит, так… «Тезис первый. В единстве – сила!»

– Это как?

– Да тихо ты!

– «В единстве – сила, оковы сбрось, и прочь из постылой тюрьмы; но только вместе, не каждый врозь, мы выйдем к свету из тьмы».

Голос Пыхи внезапно окреп; в бараке воцарилась тишина. Затаив дыхание, каторжане внимали чеканному ритму строф.

– Рождённый гневом, горячий огонь пылает в сердцах рабов. Достоин неба лишь только тот, кто пролил на землю кровь! Взгляни в глаза караульных псов, и руку сожми в кулак. Готовься к бою, покинь свой кров, когда будет подан знак!

Пыха читал; и глаза каторжан разгорались всё ярче и ярче. Кто-то начал отбивать ритм, хлопая ладонью по нарам. Теперь уже проснулся весь барак. От смысла коротких, рубленых фраз спирало дыхание, и слёзы сами наворачивались на глаза, и сжимались кулаки. Смоукер отчего-то вспомнил свой покинутый дом, залитую водой деревню и покачивающуюся на волнах корзину. «И в этом тоже виноваты они!» – обожгла его внезапная ярость. Кто были эти «они», Пыха представлял себе довольно смутно: должно быть, такие, как их хозяин, – ну или вроде того; те, для кого он сам и тысячи таких, как он, – всего лишь пыль под ногами; те, кто обитает в огромных роскошных домах и заставляет стражников отлавливать на улице бедолаг, вынужденных идти на кражу ради куска хлеба…

– Братцы! – плачущим голосом вскричал альбинос, когда Пыха осёкся: дыхания читать больше не хватало. – Братцы, да что же это творится?! Они там… – он неопределённо махнул рукой в сторону двери, – они там жируют, гады, за наш счёт! А мы… – он сжал кулачки, – гниём здесь, надрываемся… Да когда ж это кончится?

– Да! Верно! Правду говоришь! – раздавались возгласы. – Доколе?!!

– Спокойно, товарищи! – Чобы Стисм, напряженный, как струна, коротко взмахнул рукой.