Генри Каттнер. Мы истребляем людей
КАК ЭТО БЫЛО
Глава I Синие эмалевые часы
Что-то не давало Питеру Оуэну заснуть. Либо прибрежный шторм за окном спальни отвлекал его, либо выбор того, что почитать на ночь, оказался не очень мудрым. Книга, которую Оуэн притащил в постель, могла похвастать дурацким названием «Новые распрямляющиеся гастроподы из середины девонского периода» и обещала быть хорошей заменой весьма захватывающему томику «Простые ациклические и моноциклические терпены». Питер Оуэн вздохнул и перевернул страницу. Когда в дверь постучали, он резко распрямился, как гастропод. — Войдите, — отозвался он и, с некоторой тревогой подняв голову, увидел низенького пухлого седоволосого старика, добравшегося до спальни Питера по его приглашению. — Почему бы не взять пива, подумал я, — объявил старый джентльмен, держа пенящийся стакан. — Затем я подумал о молодом человеке, собиравшемся спать... Ты правильно догадался, Питер. Пиво. С налетом ликования доктор Зигмунд Краффт позволил себе улыбнуться помятым невозмутимым месивом морщин, которое он называл лицом. Оуэн, перейдя от тяжелой жизни гастроподов к своим немного более насущным проблемам, взял пиво, едва заметно моргнув. А потом вспомнил, что доктор Краффт все-таки гость в этом доме, который, правда, принадлежал не Питеру. Он собрался подняться с кровати. — Почему вы не позвонили, доктор? — спросил он. — Я бы достал вам пива. Это то, для чего я здесь, после того как слуги уходят спать. Не то чтобы я возражал. Хочу сказать... — он слегка запутался. Краффт пришел на помощь. — Никаких проблем, Питер. Я подумал о следующем вторнике. Вечером следующего вторника я буду сидеть в своем уютном кабинете в Коннектикуте, в тишине и спокойствии, с кружкой пива. Так что я подумал: Зигмунд, — да, ты правильно догадался, — подумал, что возьму пива прямо сейчас и представлю, что уже следующий вторник. С нижнего этажа донесся звук удара, затем топот и громкий крик. Оуэн и доктор Краффт обменялись многозначительными взглядами. Старик слегка пожал плечами. Крик стал еще громче, через стены здания и шум бури можно было услышать сердитые возгласы. — Ломайся, разнеси тебя гром! — вопил голос внизу. — Ломайся! Донесся быстрый топот. — Записи Шостаковича, — заметил доктор Краффт. — Их, видишь ли, не сломать. Не вырубить топором... Может, ножовкой... хотя, все равно нет. Лучше держись подальше, пока он не успокоится. Я подумал о следующем вторнике и забыл обо всем плохом, что связано с твоим дядей, парень. Мне жаль, что мы не сошлись во мнениях, но как я мог сказать, что пространственно—временной континуум не циклический, когда я знаю, что это не так? — Ломайся! Ломайся! — кричал снизу голос, а возобновленный топот заставил стены немного дрожать, видимо, всемирно известный писатель С. Эдмунд Штамм, критик и драматург, всем своим весом обрушился на оскорбившие его записи. — Ломайся! — крикнул он по-теннисоновски, но послушного треска виниловой пластинки так и не последовало. Оуэна охватил легкий ужас. Взбешенный С. Эдмунд Штамм не располагал к тому, чтобы размышлять о вечном. — Эта молодая леди, твоя подруга — храбрая она девушка, — трезво сказал доктор Краффт.
Оуэн содрогнулся. Клэр Бишоп, красивая и очаровательная, была не столько храброй, сколько безрассудной. К тому же, по вспыльчивости она ничуть не уступала С. Эдмунду Штамму. Как прямое следствие — он пытался в музыкальной студии этажом ниже одолеть пределы прочности злосчастной пластинки. Сегодня днем, в качестве кульминации совершенно катастрофического собеседования с дядей Эдмундом, Клэр сгоряча выразила свое предпочтение Шостаковичу перед Прокофьевым. |
