Шли потом в общем строю: солдаты с боевым знаменем, мы и школяры со знаменем родной школы. Когда заиграл оркестр и мы равняли шаг под синкопы барабана — еще крепились.

А вот поверка, и мы отвечали:

— Ученик десятого «А» Игорь Королев погиб за Родину сержантом авиации.

Или:

— Ирина Морозова — доктор химических наук, сотрудник московского НИИ…

Горло сдавливало волнение. Одни ушли без вести; другие — как Саня Чесноков — остались в войне; иные не отозвались, может, где и живут, о них не знаем.

А с Ирой:

— Ты жив, а говорили… И кем?

— В школе, историк.

— Ах, учитель…

Внимательно-холодные вопросы — больше говорить вроде не о чем, все миновало.

После встречи кто-то сказал: объявился Семка О. Забежал шибко далеко — в Австралию, теперь рвется домой. По каким-то статьям вроде бы прощен. Неужели хоть пощечин не заслужил от друзей Сани, преданного им?

…Звонок звал на следующий урок, а мы спорили, я горячился не меньше своих взрослых учеников. В коридоре нагнала Любовь Дубова:

— Юрий Петрович, а можно терпеть, если человек говорит: «Люба, милая, любимая», а сам грязнее грязи приходит — либо пьяный, либо от подруги-разлучницы?

Она не ждала ответа. Да и что я в две минуты решу? Ей надо взять меня в союзники. Не выдержала сильная душа: горе оказалось сильнее гордости. «Помогу, Люба, мимо не пройду. Поборемся за твою долю».

В ШРМ я стал пристально разглядывать свой народ. У нас есть парни из пожарной команды, девчата-стюардессы из летных экипажей Аэрофлота, солдаты — узбеки и казахи из стройбата.

Любопытно: школьники редко задерживались на перемене. Самые острые проблемы — мимо, если раздался звонок. Рабочая молодежь — совсем другое дело: требуют ответов на любые вопросы.

Заниматься с ними интересно, и ничуть не легче, чем в дневной школе. Если, конечно, не уходить от их вопросов, дел, забот. Не только учебных.

По возрасту Алексей Сережкин и Леонид Моторин годятся мне в сыновья, Жанна, Люба Дубова — в дочери. Их одногодком я воротился «на гражданку» — в шинели, кирзачах, с вещмешком, где лежали исписанные блокноты. Ходил теми же улицами и площадями, что и родители ребят, на тех же демонстрациях шагал в студенческих колоннах, по тем же продуктовым и промтоварным карточкам получал хлеб, постное масло или ткань на брюки, в те же субботники и воскресники копал траншеи под газовые трубы и котлованы под строившиеся общежития: ежегодно осенью мы, студенты-историки, как и рабочие заводов и предприятий, среди них молоденькие парни, девчата, будущие родители Жанн, Любовей, Алексеев, Леонидов, ездили в колхозы нашей области на помощь.

Моя память 55-летнего человека хранит судьбы нескольких поколений.

Ну, сначала фронтовое поколение — оно ближе других. «Сороковые, роковые…» С заводов, из-за школьных парт, из военных училищ, с колхозных полей — на войну. Потери, раны, картины всенародного бедствия, которое всем народом и одолели. У поколения гордая особенность — все отдавали стране, ничего не оставляли себе.

Потом пора, которую кратко и емко зовем «после войны». Отсверкал салютами сорок пятый. Восстанавливали не только деревни — целые города. Отменили карточки. Темные маскировочные одежды сменило мирное многоцветье. Новые кварталы появлялись в Ленинске, чуть легче стало с жильем. В середине пятидесятых парни и девчата уезжали поднимать целину, строить электростанции. Я окончил пединститут, послали учителем в Казахстан.

Мои ученики были из первого невоевавшего поколения. Они вспоминали эвакуацию, бомбежки, несытое детдомовское детство.