"10 марта. И вот, поди тут! Написал "обещанье" и прямо после этого Р. В-чу рассказал о своем намерении писать "Песню Песней", в смысле том сказал, что новым человеком собираюсь жить и на старом ставлю крест. Прочитал ему "Весну света".

Очень сильная вещь,-- сказал Р. В.

Но, через несколько времени, говорит:

-- Март, апрель -- в мае все будет готово.

-- Что? -- спросил я.

-- А "Песнь Песней".

Набрав в себя воздуху, говорю:

-- Как бы хорошо я ни написал "Песнь Песней", она ведь будет даже в самой лучшей удаче не больше как свидетельство того, что человек ее спел: важен сам человек, а не его песня.

Тогда Р. В. вдруг меня понял. Я же его наставлял дальше о том, что вот в этом смысле и должна расходиться Церковь с искусством, то есть что если на чаше весов сам Бог, а на другой Его изображение,-- что тяжелей? Был бы Бог -- Рублев явится. А нет Бога -- и Рублева не будет.

...Странно, что даже Р. В. не может отделаться от этой многовековой борьбы верующих и неверующих художников с попами за свободу искусства.

Завет себе: для духовной связи с В. и через нее со всем миром хороших людей -- обрести свободу от предрассудков интеллигенции в отношении Церкви, равно как и от предрассудков Церкви в отношении живого, настоящего искусства. Словом, чтоб мне самому ни с той, ни с другой стороны не мешали.

Ознаменовать этим мой переход к новой жизни.

11 марта. Р. В. рассказывал, что Павловна знает о каком-то письме Аксюши. Вот она, Аксюша-то! И вдруг стало ясно, почему В. позвонила вчера, и не пришла, и не велела Аксюшу в Загорск пускать.

Так что Аксюша всем насолила: мне, Павловне, В. и стала главным героем романа. Поймал ее с поличным. Покаялась, поклонилась в ноги, обещалась превратиться в камень или уйти.

-- Конечно, если бы меня стали теснить, я имею право жить на своей площади. Но добровольно -- уйду.

-- А как же ты обещалась уйти по первому слову, только чтоб не ставили тебе "антихристову печать" в трудовую книжку?

Молчит. Но через несколько часов сообразила, что я узнал о ее доносе не от Павловны, а от Р. В., и набросилась на бедного Р. В. со слезами.

Р. В. сказал, что положение в Загорске такое: если я скажу, что ничего нет у меня, то все будет по-старому. Если же иначе -- дверь туда будет мне закрыта. Теперь остается сговориться с Л. Чуть-чуть страшнова-то, еще бы немного подождать...

Виноват ли я? В Павловне, какая она есть собственница, я виноват: я распустил ее, я смотрел как на ребенка, не переломил, не воспитал и не расстался, когда надо было расстаться.

Аксюшу тоже я распустил, создал ей соблазн, и она "сдуру" наделала всем беды. Почему же я, старый дурак, так делал? А вот как это вышло: я лишен способности принуждать людей и дипломатически проводить свою мысль в отношениях. Я могу быть с людьми только равным, считая равными всех. Мне противны педагоги, дипломаты, политики, всякого рода хитрецы и насильники. "Будьте как дети" -- есть моя природа.

Виноват ли я, что так создан? И кому было плохо от этого? Всем было хорошо. Кто же виноват? Могу ли я винить и того, кто пришел ко мне действительно как равный, вытащил меня из детской комнаты на достойное меня место, а дети, лишенные друга, завопили и обнажили не лучшую, а худшую, собственническую сторону своей природы? В заповеди "будьте как дети" не хватает какого-то прилагательного к детям, вроде "хорошие дети".

...Так окончилась неодетая весна нашего романа.

Получено письмо В.:

"Может быть, потому, что мы оба склонны к юмору, не только ваше "Гебургстаг", но и мое признание совершается через домработницу. Таким образом, устанавливается какое-то равновесие: я повторяю вас, и не преднамеренно.