Теперь я думаю по-другому: "не всех одинаково, а каждого больше". Теперь я перехожу на сторону автора этого выражения решительно, без компромиссов и навсегда. Не говоря, в какой форме, я порываю связь. И на вопрос: "ты или они" -- решительно говорю: "Ты". Это и да будет исходной точкой моей попытки создать нам обоим как будто бы и заслуженное удовлетворение вроде счастья. Дать такой ответ мне было недешево, и едва ли у меня хватит сил жить без тебя. Вот почему, если попытка моя не удастся, то, куда ты пойдешь, тоже пойду и я (к той двери, о которой ты мне писала) -- и мы будем вместе".

"Секрет наших отношений, что художник напал на своего рода художника с ярким лучом внимания к ней самой, а не к принципу, как это делает ее Каренин 17. Ему дела нет до нее, ему важен принцип брака, в глубине которого таится личная потребность уверенно заниматься чем-то своим, не имеющим никакого отношения к жизни.

Записи М. М. последующих лет: "Всякое искусство предполагает у художника наивное, чистое, святое бесстыдство рассказывать, показывать людям такую интимно-личную жизнь свою, от которой в былое время даже иконы завешивали. Розанов этот секрет искусства хорошо понял, но он был сам недостаточно чист для такого искусства и творчеством своим не снимает, а, напротив, утверждает тот стыд, при котором люди иконы завешивали".

"Да, конечно, путь художника есть путь преодоления этого стыда: художник снимает повязки с икон и через это в стыде укрываемое делает святым. Но Ляля, не владея никаким искусством, стала делать любовь свою как искусство.

Вот почему только художник мог понять ее и только художника могла она полюбить".

"Меня это поразило с самого начала, что Ляля была уверена, как великий художник, знающий, куда она идет..."

"Вдруг мне блеснуло, что муж ее поповского происхождения, что он требовал только от нее семейственности и труда, не возвышаясь до искусства, до поэзии. Мне вспомнилось, как Розанов не то мне говорил, не то где-то написал, что духовенство наше бездарно в отношении поэзии.Когда я об этом сказал Ляле, она вспомнила одну свою рубашечку ночную, столь изящную, что мужу своему она так ее и не посмела показать: перед ним ей было стыдно"

.

Александр Васильевич был несравнимо глубже и, главное, несчастней. И еще -- он был человек достоинства и чести... Но пусть останется здесь так, как записал.

"27 марта. Ее плен горше моего в тысячу раз и есть настоящий плен Кащея Бессмертного. Ее "Кащей", забравши в себя идею христианского единства любви, очень практически использовал ее: под покровом обязательного единства он вообще может выбросить вон самую страшную борьбу человека за живое чувство к женщине, за обязательство и риск быть на каждый день по-новому, быть живым и следить за ее переменами с напряженным вниманием. А Кащей, обеспечив себя верой христианина в формальное единство любви, покойно живет себе и занимается своими делами.

Дай Бог мне тоже не остановиться на чем-то своем... и забыть о внимании, потому что любить -- значит быть внимательным.

Вот теперь стало понятным, почему, не разделавшись с прошлым, она не смела сказать мне "люблю". Потому что в ее "люблю" входит и само дело любви; но как любить-делать, если руки связаны, если душа в плену?

При разговоре все обычные понятия, даже очень высокие, как Бог или любовь, она непременно берет в кавычки (в смысле "так называемые"). Делать это можно различными способами. Она делает это как-то по-своему. Она в постоянной борьбе с бытом, с пошлостью. И это и может служить двигателем в дальнейшем нашем путешествии. Сила же любви во внимании: надо быть к ней внимательным".

"29 марта.