Серёжа выбежал во двор — надо было что-то делать. Не должна же Звёздочка уйти далеко, где-нибудь она близко. И если услышит Серёжу, то обязательно отзовётся. Не может Звёздочка не отозваться, она же любит Серёжу. Она всегда мурлыкала, когда он гладил её. Прижималась боком к его ботинку. Жмурила глаза, когда он чесал её за ухом.

— Звёздочка! Звёздочка!

Серёжа бежал по дворам. Заборов не было, один двор переходил в другой двор, и Серёжа во всех дворах звал свою Звёздочку, и всё меньше надежды было в его голосе.

Стало темно.

Пьяный человек стоял у подъезда.

— Корову, что ли, ищешь? — и засмеялся, довольный шуткой. Голос у него был зыбкий.

Тусклая лампочка освещала приземистую фигуру в мятой шляпе с обвислыми полями.

— Кошку.

Серёже сейчас было не до того, какой человек перед ним. Может быть, как раз этот что-нибудь знает про Звёздочку.

— Кошку ищу. Не видели? Сама жёлтая, называется палевая. Мордочка чёрная и хвост чёрный. Зовут Звёздочка.

— Звёздочка — смех. Кошек так не зовут. — Тёмная тень покачалась перед Серёжей и погрозила пальцем. — Кошку зовут Мурка. Или, в крайнем случае, Барсик. Кота.

— А мою — Звёздочка. — И стал громко звать: — Звёздочка! Звёздочка!

Какие-то тёмные железные сараи, тяжёлые замки на дверях. А может быть, там Звёздочка. Забежала нечаянно, а её заперли на огромный замок. Сыро, пахнет противно. Прислушался — тихо. Серёжа пробирается в темноте и зовёт свою кошку, хотя и сам не верит, что дозовётся. Но и не звать не может. Самое трудное — смириться.

Никого. Пусто, тихо, как будто большой город совсем далеко. И дом, и мама, и школа где-то там, совсем в другой жизни. А Звёздочки здесь нет. Она любит чистоту, уют, тепло. Зачем ей этот мрачный закоулок чужого двора?

Серёжа уже собрался повернуть назад. На душе было пусто и горько.

— Стой! Кто идёт? — вдруг раздалось над его головой. — Отвечай, а то не обрадуешься.

Серёжа присел от неожиданности и замер на месте.

Его знает вся школа

В школьной раздевалке тесно, прямо столпотворение. Такое уж это место — школьная раздевалка: то никого нет, а то набьётся сразу целый класс, а то и два, а то и три. Кто-то пальто надевает, стукаясь обо всех локтями. Кто-то в одном сапоге прыгает и другой сапог ищет. Кто-то без всякого дела, просто для полного веселья у всех под ногами вертится.

— Оксана! Подожди меня! Вместе на сольфеджио пойдём!

— Максим! Ты куда? Я с тобой!

— С Колбасниками не ходим! Привет-салют!

— Девочки, девочки! Не видели мой шарфик? Красненький?

А Таня молча застёгивает пальто, суёт портфель под мышку. Толпа и гам, а она сама по себе. Сейчас она выйдет на улицу, и пускай одна, и пускай никто её не окликнет. Разве ей кто-нибудь нужен? Никто ей не нужен. В одиночестве даже удобнее о чём-нибудь подумать или помечтать. А может быть, опять сочинятся стихи. Может быть, Таня когда-нибудь станет поэтом, а поэты всегда одиноки и не поняты толпой, на то они и поэты, особенные люди: все говорят обычными словами, а поэты — стихами. Там, на улице, сегодня солнце и снег сверкает, как на ёлке. И пахнет яблоком.

Пятый «В» с гамом вываливается из школьной двери. Тихо становится в раздевалке, и нянечка Галина Никодимовна вздыхает:

— Ушли. Перепонки чуть не лопнули, откуда такие голоса у людей берутся? От витаминов, наверное.

Таня совсем уже собралась выйти, но вдруг в тишине раздевалки она услышала тихий плач.