— Но, Мария! В наши дни девственность невесты обычно никого не волнует. Что важно, так это любовь, доверие и серьезные намерения.

— Не забывайте, что я наполовину цыганка, а для цыган это очень важно. Все зависит от того, чья девственность: для пустых людей она, без сомнения, пустой звук.

— Тогда что вы сказали Артуру? Что, держали фигу в кармане?

— Симон, я не ожидала от вас такой пошлости.

— Это не пошлость. Я просто хочу быть уверен, что вы себя не обманываете. Для меня это не имеет значения, но, если для вас имеет, я хочу быть уверен, что вы действуете сознательно. Важнее всего — излечились ли вы от любви к Холлиеру.

— Не совсем. Конечно, я его все еще люблю; кроме того, Артур дарит мне на свадьбу папку Грифиуса, и, конечно, я буду работать над ней вместе с Холлиером. Но он — мятежный ангел, как и вы, милый Симон, и я люблю его так же, как вас, — хотя, конечно, вы священник, а он своего рода маг, а это очень большая разница.

— Почему?

— Маги не считаются. Мерлин, Клингзор и все прочие были не способны на человеческую любовь и обычно вдобавок импотенты.

— Жаль, что Элоиза с Абеляром этого не знали.

— Да. Они ужасно влипли. Если бы Элоиза хоть чуточку более трезво смотрела на вещи, она бы поняла, что Абеляр чудовищно наивен в человеческих отношениях. Но конечно, ей было всего семнадцать лет. О, эти письма! Но не будем о них. Холлиер помог мне понять, что такое мудрость и научное познание, — вот что важно, а не то, что я один раз споткнулась на пути. А вы помогли мне ощутить — в меру моих теперешних способностей — щедрость и радость научного познания. Поэтому я люблю вас обоих. Но Артур совсем другой, и то, что я приношу ему, не тронуто ни одним мужчиной.

— Это хорошо.

— Артур говорит, что физический акт любви — метафора духовной встречи. С Холлиером это определенно было так. Независимо от того, что чувствовала я, он тут же устыдился.

— Я и не подозревал, что Артур такой философ в этих вещах.

— У него бывают удивительные мысли.

— У вас тоже. Я думал, вы хотите убежать от своего цыганского наследия.

— Я и хотела… до встречи с Парлабейном. Но он столько говорил о необходимости признать собственные корни и их равноценность кроне… Он помог мне понять, что я не смогу убежать от своей цыганской крови. Я должна ее признать, потому что иначе она будет глодать меня всю жизнь, как язва. Мы собираемся проделать и цыганские обряды…

— Постойте! Я хочу вас обвенчать, но я не потерплю всякого там рассекания запястий, смешивания крови, махания кровавыми полотенцами в доказательство девственности и прочего. Я думал, вы хотите заключить христианский брак.

— Не бойтесь, ничего такого не будет. Но Ерко очень серьезно относится к своей роли — он ведь заменяет мне отца. Кстати, по цыганскому счету он, как брат матери, даже важнее. Ерко потребовал у Артура, и получил, выкуп за меня — золотом. И церемониально принял Артура как пшала  — ну, знаете, это гаджё,  которые женились на цыганках. Они считаются братьями, хотя, конечно, не полноправными цыганами. А мамуся дала нам хлеб и соль: она разломала булочку с коркой, посолила, и мы должны были съесть половинки, пока она провозглашала, что мы будем верны друг другу, пока нам не надоедят хлеб и соль.

— Да вы целый цыганский хоровод устроили. Вы уверены, что после всего этого хотите еще и венчаться?

— Симон, как вы можете! Конечно мы хотим, чтобы наш брак благословили. Мы серьезные люди. Я стала гораздо серьезнее, гораздо реальнее, оттого что признала свои цыганские корни.

— Ясно. А как у Артура с корнями?

— У него весьма обширная корневая система.