Он заговорил уныло, виновато. Великий Холлиер, которого ректор совсем недавно упомянул в своей речи — призванной впечатлить правительство, снова брюзжащее по поводу размера наших грантов, — как одно из украшений университета, краснел передо мной! Я сам никогда не относился к разряду украшений (я — полезная ножка стола, не более) и слишком предан университету, чтобы наслаждаться видом ерзающего украшения.
— Очень способный студент… это будет основой научной карьеры… конечно, под моим руководством…
У меня неплохая интуиция, хотя всеобщее мнение приписывает это качество исключительно женщинам — по-видимому, несправедливо. Я опередил его:
— Вы имеете в виду мисс Феотоки?
— Ради всего святого, как вы угадали?
— Ваша ассистентка, моя студентка, работа по крайней мере частично связана с Рабле, выдающиеся способности — не нужно быть ясновидцем, знаете ли.
— Ну что ж… вы не ошиблись.
— Что же вы ей сказали?
— Один раз упомянул о рукописи в очень общих выражениях. Потом, когда мисс Феотоки спросила снова, сказал чуть больше. Но все равно немного, вы же понимаете.
— Тогда все просто. Объясните ей, что нужно подождать. Пока мы выудим рукопись у Эрки и окончательно разберемся с делами Корниша, пока библиотека как следует внесет рукопись в каталог и даст разрешение на ее использование, может пройти год.
— Если вы сможете забрать ее у Маквариша.
— Смогу.
— А если он захочет работать с ней сам или отдать кому-нибудь из своих любимчиков?
— Это не мое дело. А вы хотите отдать ее одной из своих любимиц.
— Что вы имеете в виду, говоря «любимица»?
— Ничего особенного. Любимая ученица. А что?
— У меня нет любимчиков!
— Значит, вы один на тысячу. У всех у нас есть любимчики. Как может быть иначе? Некоторые студенты умнее и привлекательнее других.
— Привлекательнее?
— Клем, у вас ужасно вспотела шея. Выпейте еще.
К моему удивлению, он схватил бутылку виски, налил в стакан на три пальца и разом осушил.
— Клем, что вас гложет? Лучше расскажите.
— Наверное, вы по должности имеете право исповедовать?
— Я давно не исповедую, с тех пор как перестал работать на приходе. Да и тогда этим особо не занимался. Но я знаю, как это делается. И еще я знаю, что лучше не исповедовать людей, с которыми общаешься каждый день. Но если вы хотите мне что-то рассказать не для протокола, валяйте. И я, конечно, могила.
— Этого я и боялся, когда сюда шел.
— Я вас не насилую. Поступайте как хотите. Я, конечно, не ваш духовник, но я ваш собрат-исполнитель завещания Корниша и имею право знать, что происходит вокруг вещей, за которые я несу ответственность.
— Я должен загладить определенную вину перед мисс Феотоки. Я совершил большой грех по отношению к ней.
— Какой?
— Я злоупотребил своим положением.
— Неужто присвоили ее работу? Это скорей похоже на Маквариша, чем на вас.
— Нет, нет… Гораздо более личное. Я… я познал ее плотски.
— Господи боже мой! Вы заговорили языком Ветхого Завета. Хотите сказать, что вы ее трахнули?
— Какое омерзительное выражение.
— Я знаю, но есть ли подходящее неомерзительное выражение? Я не могу сказать, что вы с ней возлегли, — может быть, вы вовсе не лежали. Я не могу сказать, что вы ею овладели, — она, совершенно очевидно, полностью владеет собой. «Имел с ней половое сношение» звучит как протокол уголовного суда. Или там до сих пор говорят «имел с ней близость»? Да что же на самом деле было?
— В апреле прошлого года…
— Надо же, какой насыщенный месяц выдался. |