От ничтожных агентов донесения будут сначала поступать мелким чиновникам, а потом пойдут вверх по инстанциям. И кто‑то, возможно, позаботится о том, чтобы эти материалы – нет, не пропадали, – а просто ложились под сукно, дабы затеряться в недрах архивов.

Мак‑Кормак вздохнул. Его вздох прозвучал неожиданно громко на фоне бессмысленного шепота вентиляторов и клацанья адмиральских сапог по металлическому полу. Как долго еще сможет заботиться о нем неизвестный союзник?

Данных об орбите спутника у адмирала не было. Тем не менее он довольно легко мог прикинуть угловой диаметр Ллинатавра, да и основные параметры планеты, в том числе ее массу, он помнил. Пользуясь этим, Мак‑Кормак мог приблизительно вычислить радиус‑вектор и период обращения спутника. Конечно, трудновато произвести в уме расчеты, связанные с применением законов Кеплера, но ведь все равно других занятий‑то нет, верно? Полученные результаты более или менее подтвердили его предположение, что еду приносят трижды в сутки. Он, конечно, не мог вспомнить, сколько раз его кормили до тех пор, пока он не стал завязывать узелки на ниточке. Десять? Пятнадцать? Что‑то в этом роде. Добавим это к тридцати семи узелкам и получим сорок‑пятьдесят корабельных вахт, или тринадцать – шестнадцать суток Терры, или пятнадцать‑двадцать энейских.

Эней! Башни Виндхоума – высокие, серые, их флаги мечутся в ветреном небе. Обрывы утесов, провалы расселин, алые, охряные, бронзовые пятна там, где Илионский шельф обрывается к серо‑синим равнинам Антонина, некогда лежавшим на дне. Рев Вилдфосса, бешено прыгающего по камням, срывающегося с немыслимой высоты. И смех Кэтрин, когда они верхом мчались по степи, взгляд ее глаз, более синих, чем синяя глубина неба.

– Нет! – крикнул он. Это у Рамоны глаза были синие! У Кэтрин они зеленые! Неужели он уже путает живую жену с той, которая давно умерла?

Но есть ли у него жена? Всего двадцать дней назад придворная гвардия губернатора вломилась в их спальню, арестовала обоих и увела из дома через разные двери. Кэтрин отрывала их лапы от своих запястий и шла под прицелом пистолетов, храня презрительно‑гордое выражение, хотя по лицу катились слезы.

Мак‑Кормак стиснул руки с такой силой, что суставы затрещали. Боль была как приход нежданного друга. «Не надо, – подумал он. – Если я погублю себя только потому, что сейчас не могу сделать ничего лучшего, я просто выполню за Снелунда его грязную работу. Но что же я могу сделать?»

Сопротивляться. До самого конца.

Уже не в первый раз в его памяти всплыл образ существа, которое он хорошо знал: одинита, огромного, чешуйчатого, хвостатого, четырехпалого, с мордой древнего ящера, но верного соратника по оружию и умницы.

– Вы – человеки – чудной народец, – рокотал его гулкий голос. – Когда вас много, вы демонстрируете образцы мужества, стоящие на грани безумия. Но когда рядом нет никого, кто мог бы рассказать потом о том, как вы погибли, из вас выходит весь Дух, а пустая оболочка безвольно падает на землю.

– Наследственный инстинкт, я думаю, – отвечал Мак‑Кормак. – Наша раса начинала как животные, охотившиеся стаей.

– Инстинкт можно победить тренировкой, – отозвался дракон. – Неужели понятие самодисциплины настолько чуждо вашему сознанию?

Теперь, сидя в своей камере, Хью Мак‑Кормак кивнул головой.

«У меня, во всяком случае, есть свидетель в лице этой проклятой телекамеры. Возможно, в один прекрасный день кто‑нибудь – Кэтрин, или дети от Рамоны, или какой‑нибудь незнакомый мальчуган – увидит эту пленку. – Адмирал лег на койку – единственный предмет меблировки, кроме умывальника и стульчака, – и закрыл глаза. – Сегодня до ужина я обязательно сыграю в мысленные шахматы – по очереди за обоих игроков.