В следующем месяце несколько голландских военных кораблей загнали каперов в бухту шотландского Лита и начали обстреливать сам городок. Яков расценил этот инцидент как непростительное посягательство на суверенную территорию. Второй случай подобного рода произошел в городе Коуз на острове Уайт, в проливе Ла-Манш. Для короля такие действия голландцев были невыносимы. Желая покарать обидчиков, он отправил письмо сыну в Мадрид, поручив ему начать переговоры с испанцами о совместном нападении на Нидерланды, в результате которого они поделят страну. Очень редко настолько незначительный повод использовался для начала большой войны. На этот раз он тоже не привел к результату. Гнев Якова остыл, и с Нидерландами достигли компромисса. Однако изначальный план короля показывает, что он по-прежнему безоговорочно рассчитывал на поддержку испанцев, а весь эпизод иллюстрирует импульсивность и непредсказуемость Якова.

Карлу еще не давали возможности встретиться с его предполагаемой невестой, только в начале апреля его пригласили на аудиенцию королевы Испании и инфанты. Предполагалось, что беседа ограничится несколькими официальными словами приветствий, однако принц зашел так далеко, что заговорил о своих чувствах к инфанте. Это было серьезным нарушением протокола при дворе, подразумевающего строжайшие правила поведения. Карл понял свое нарушение и замолчал. На инфанту он не произвел впечатления. Однако принц был просто потрясен ее привлекательностью; он написал в Англию, что она даже прекраснее, чем он ожидал.

Хозяева настаивали на том, чтобы Карл, по крайней мере, ознакомился с принципами католицизма. В конце концов он согласился принять участие в богословской дискуссии с четырьмя монахами ордена кармелитов. Их встреча началась молчанием, пока один из монахов не спросил, нет ли у него какого-либо вопроса для обсуждения. Принц ответил: «Никакого. У меня вообще нет никаких сомнений». Карл даже позволил себе попросить организовать для него во дворце англиканскую службу. Оливарес немедленно послал за Коттингтоном и сказал ему, что приходу английских священников будут препятствовать силой. Это не сулило ничего хорошего решению вопроса.

К маю стало ясно и Бекингему, и принцу, что они допустили большую ошибку, приехав в Мадрид. Если бы они оставались в Англии, то все условия и оговорки могли бы обсуждать опытные дипломаты; их же сбивали с толку и возмущали требования, которые теперь им выдвигали.

Ближе к концу месяца испанская «хунта богословов» постановила, что инфанта должна оставаться на родной земле в течение двенадцати месяцев после церемонии заключения брака. За это время король Англии должен доказать свои добрые намерения, разрешив подданным-католикам свободно исповедовать свою религию; все уголовные дела против них следует приостановить. Кроме того, предполагалось, что принц тоже предпочтет провести следующий год в Испании. В этом случае он полностью насладится плодами своей женитьбы.

С такими вестями сэр Фрэнсис Коттингтон возвратился в Англию. «Мои милые мальчики, — писал Яков, — ваше письмо, переданное Коттингтоном, ранило меня в самое сердце. Боюсь, оно сильно сократит мои дни; и меня все больше беспокоит, что я не знаю, как ответить на ожидания людей в нашей стране и что сказать Тайному совету… Увы, теперь я, как никогда, мучительно раскаиваюсь, что позволил вам уехать». На самом деле он больше волновался о своем сыне, чем об изменениях в политике, которых потребовала «хунта». Один свидетель заметил, что «король сейчас совершенно потрясен». «Как вы думаете, — спросил он одного из придворных, — я когда-нибудь еще увижу принца?» И зарыдал.

Сам принц увяз в колебаниях. Ему сказали, что период между бракосочетанием и отъездом инфанты в Англию можно сократить до шести месяцев. На аудиенции Филиппа IV 7 июля Карл согласился с условиями испанцев.