Мышу вообще повезло с семьей. Его подруги общались с ним так мило… волосы разглаживали, уши вылизывали, обнимали при любой возможности… эх. Когда Нюхачка его лизала в щеку и чесала за ухом, молча, с тихой нежностью — я почти жалел, что я — человек. Очень на них было приятно смотреть.

Она ведь уже долго замужем. А Сталкерша и того дольше. У них уже мышат много. У Сталкерши — два выводка было, и у Нюхачки — один. Но они его до сих пор по-настоящему любят, и не делят, и не дерутся, и сцен не устраивают… Мышки, по-моему, вообще не знают ревности. Наши бы так.

А мышата, особенно маленькие — прелестнейшие создания на свете. Только все тянут.

Я с ними посидел минут десять — эти десять минут они меня изучали. Во все детали моего костюма тыкались носами, открутили все пуговицы, до которых можно было достать, отгрызли часы и попробовали на зуб бронежилет. Потом слегка потеряли ко мне интерес — и я пошел наружу, смотреть, как там работа идет, и заканчивать тестирование. Маленькие мышата в это время затеяли возню между собой, а старшие отдыхали, обнимались и чистили друг друга.

Диву дашься, какие они ласковые существа, мышки.

Я проработал спокойно часов шесть. За это время никто со стороны не мешал, я успел закончить с локаторами, а автоматы почти что разгребли обломки. А потом наступила смена мышиного караула, и я вместе со Старшим Мышом и Сталкершей пошел передохнуть.

И мы все вместе застали в звездолете абсолютный кавардак.

В каюте все было даже больше вверх дном, чем сразу после посадки. Эдит сидела на койке с ногами, плакала навзрыд и бранилась ужасными словами. Маленькие мышата расшугались по углам, и у них там происходила какая-то тихая деятельность, а старшие спокойно, деловито и не торопясь, доедали у двери в санузел мой ксенологический атлас.

При виде всего этого со мной приключился приступ неконтролируемых эмоций. Я смог начать утешать Эдит и выяснять, в чем тут дело, только когда отсмеялся немного. И Эдит, обнимая меня и ругая последними словами, стала жаловаться со страшной силой.

Все тут началось с того, что маленькие съели ее губную помаду — два тюбика с мятным вкусом, один с клубничным и один — самый ценный — с абрикосовым. Потом они разделили честно поровну пудру золотистого цвета в капсулах, удобную для использования в отсутствии силы тяжести, а тушь попробовали на вкус, но она им не понравилась, поэтому они ограничились тем, что изгрызли тюбик. А Эдит это сразу не заметила, потому что объясняла двум старшим мышкам, почему ее цепочку и два золотых кольца им нельзя взять себе. И сообразила, что ее косметика погибла, только когда старший мышонок стал доставать сережку у нее из уха.

А обнаружив гибель косметики, Эдит вышла из себя и стукнула кулаком по лбу мышонка, который съел абрикосовую помаду. По нему было заметно, потому что он себе мордочку перемазал. А он испугался и укусил Эдит за колено. А она начала швырять в мышат все, что под руку попадалось — и тогда Нюхачка, которая дремала и ее разбудили, накашляла на детей в воспитательном смысле. И они устыдились, оставили Эдит в покое на койке и чинно занялись своими делами.

Эдит их ругала ругательски. Поэт попытался ее утешить и поговорить о высоком, но она пообещала выдрать ему вибриссы пинцетом для бровей. Он испугался, обиделся и ушел в рубку, а в рубке попытался утешиться обшивкой пилотского кресла, которая оказалась очень приятной не то, чтобы на вкус, а так — на хруст и ощущение у челюстей. Все мышки очень обрадовались, когда я вернулся, потому что мое общество им казалось надежнее, чем общество Эдит. Я тоже очень обрадовался, потому что они были так умны и деликатны, что не стали грызть провода и совершенно не прикасались к приборам, а выбирали такие вещи, которые для жизнедеятельности не необходимы.