Календарь показывал 27 января 1725 года. Этот милостивый указ стал последним.

Без малого три недели труп правителя готовили к погребению.

Наконец, тринадцатого марта набальзамированного Петра выставили в траурной зале Зимнего дворца. Император с жёлтым, остекленелым лицом лежал в гробу, глубоко утопая затылком в мягкой подушке. Простолюдины, допущенные поклониться тому, кого трепетали и ненавидели три десятилетия, с любопытством рассматривали алое платье покойного, парчовый камзол, украшенный брабантскими кружевами, сапоги со шпорами, словно Самодержавец все ещё собирался скакать куда-то верхом, жадными взорами впивались в разноцветное сияние бриллиантов, золота, алмазов, эмали ордена Андрея Первозванного.

Смерть преследовала фамилию Петра. Чуть прежде, 4 марта отдала Богу душу шестилетняя дочь Императора — Наталья. Её гробик был поставлен рядом с отцовским.

Через неделю состоялось перенесение праха в Петропавловский собор. Двумя днями ранее был обнародован указ (подготовленный Меньшиковым), по которому «торговые лавки, вольные дома и кабаки» обязывались быть закрытыми, дабы не произошло «никакого шуму и ссор». Но сия предосторожность была излишней. Все живое высыпало на улицу, дабы лицезреть зрелище, равного которому на Руси не было вовеки.

Вся неблизкая дорога от Зимнего дворца до Почтового дома (нынче — Мраморный дворец) и оттуда по льду Невы до места погребения была посыпана речным песком и устлана еловым лапником. Кроме того, на льду Меньшиков приказал положить деревянный настил с перилами, обитыми чёрным сукном. Вдоль всего пути застыли шеренги солдат, коченевших от ударившего вдруг мороза, странного для весеннего времени.

И вот процессия двинулась.

Унтер-офицеры с алебардами в чёрном флёре, гоффурьеры, музыканты, дувшие в мундштуки, к которым примерзали и кровянились губы, бившие в литавры, придворные кавалеры, иностранные купцы, представители остзейских городов и дворянства. Два подполковника вели за узду лейб-пферд (главную лошадь) Императора, затем — тридцать два знамени, которые держали склоненными представители провинций.

Далее — штандарты, штандарты, штандарты.

Потом — два рыцаря, а перед гробом Императора — острием вниз — четыре государственных меча, скипетр, держава и корона Российской империи, ордена.

И вот сама колесница с гробом, влекомая восьмью лошадьми. Лошадей вели под уздцы восемь полковников.

На колеснице, изображая скорбь бесконечную, уцепились за кисти балдахина тайные советники — Остерман, Голицын, Апраксин, Ромодановский, а сам балдахин тащили генерал-майоры и бригадиры. За гробом, едва переступая ногами от горя искреннего, шли самые близкие — Меньшиков, поддерживавший под локоть Императрицу Екатерину, царевны, княжны, родственники. Все они в знак траура — впервые в России! — были одеты в чёрные одежды.

Гроб поставили на возвышение под балдахин во временную церковь, ибо Петропавловский собор строительством окончен ещё не был.

По соседству, под другим балдахином, разместили прах малолетней Натальи.

Вице-президент Синода Феофан Прокопович, вызывая постоянно слёзы, произнёс речь, которая даже спустя сто лет включалась в пособия по риторике: «Что се есть? До чего мы дожили, о россияне! Что зрим? Что делаем? Петра Великого погребаем! Не мечтание ли её?..»

Кое-кто, услыхав столь прочувствованную речь (длившуюся ровно час), начал причитать и завывать, что строжайше было запрещено Петром Великим. Но теперь грозный император лежал мёртвым и взыскивать было некому.

И вот тело Петра присыпали землей, гроб закрыли и возложили на него императорскую мантию.