Пётр вдруг вырвал из рук стоявшего неподалеку Емельки Свежева плетку-треххвостку и начал лупить юного воришку по оголенной спине и ягодицам, приговаривая:

— Вот тебе за воровство, вот тебе за плутовство…

— Виноват, не буду больше, виноват! — орал мальчишка.

Наконец, Пётр отшвырнул плетку и, беря дыхание, приказал:

— Снимите его!

Когда мальчишка, растопыривая руки и пошатываясь, встал на землю, Государь спросил:

— Да зачем тебе часы?

— Они мне вовсе ни к чему, мне любопытно, что внутри их тикает? Я хотел посмотреть, себе такое же сделать, а часы на место положить.

— А вышло, что воровал! На первый раз отпущу, но скажи отцу, чтоб учил тебя построже.

— У меня нет отца, он под Азовом погиб… на царской службе.

Пётр подумал, сказал:

— Коли ты такой любознательный, прикажу, чтоб на учебу отправили. Но чужого под страхом смерти никогда не бери.

Эпилог

В тот вечер сели за стол царедворцы и бояре — безбородые, с непривычными цыплячьими лицами. Они умирали от хохоту при виде друг друга. Так, посмеиваясь, после второй или третьей чарки вспомнили малолетнего воришку. Меньшиков сказал:

— Если бы, мин херц, следовать твоему указу, глупого мальчишку сегодня надо было жизни лишить. А двигало им, говорит де, любопытство одно, сиречь похвальное желание. Аж чернь нынче роптала: «По царскому новому указу будут теперь детей вешать!». Надо нам это?

Генерал-прокурор Ягужинский поднялся с чаркой:

— Пьём за мудрость Государя-батюшки! Только, Пётр Алексеевич, не во вразумление ли наше Господь послал нам с мальчишкой казус? Все мы, батюшка, воруем, только одни ловко и много, а другие мало и несчастливо. Государь всемилостивый, скажи, разве ты хочешь быть Императором в одиночестве, без подданных?

Государь не удержался, прыснул со смеху и свой же указ отменил.

И слава Богу, а то много ли нынче на Руси народу бы осталось?

СМЕРТНЫЙ ГРЕХ

В сыром мартовском воздухе тяжело плыл колокольный звон. Заплечных дел мастер в большом чане варил смолу. Время от времени он бросал в пламя березовые поленья. Красная площадь все больше заполнялась любопытными. К месту казни проталкивался разный люд — боярская челядь, рвань кабацкая, нищие, калеки, торговый народец, человеки, бродящие меж двор.

И вот в окружении солдат показался приговоренный: ненавидящий горящий взор, клочкастая сивопегая борода, высоко связанные за спиной руки.

Дни всполошные

История, о которой идет речь, началась вскоре после памятного читателям возвращения Петра в Москву — в августе 1698 года. Позади были пыльные дороги Европы, которые колесил Государь полтора года. Впереди — многие нестроения любезного Отечества.

Мятеж стрельцов привел Петра в гнев неистовый. Вращая налившимися кровью глазами, размахивая кулачищами, он выворачивал душу перед приближенными:

— Дуру криворотую — Софью, удумали на престол сажать! А про меня ложь выдумали: помер де царь за морем. Каково? Ведь не сами по себе стрельцы на Москву шли, их подбили. А кто? Ты, боярин Шеин, вельми осторожен: разогнал по тихим монастырям бунтовщиков и тем меня успокоить желаешь? Не выйдет!

Генералиссимус Шеин запыхтел:

— Пётр Лексеич, дак шесть десятков людишек, что подстрекали, вздернули на виселицу…

— Врёшь! — Пётр ударом кулака в скулу прервал эти оправдания. — До подстрекателей ты не пожелал доискиваться. Может, нарочно? — Пётр уставился в зрачки Шеина. — Всех бунтовщиков вернуть обратно.