Сейчас Пётр был добр. Он досадливо дернул ногой:

— Какая там казнь? Зачем вешать пятнадцатилетних мальчишек? Им чего старшие приказывали, они то и делали. Распорядись: выпороть и отправить в дальние города, без клеймения.

В кустах вдруг что-то громко зашипело, взорвалось и небо озарилось веселым фейерверком. Подошёл Лефорт:

— Это мой сюрприз вам, герр Питер! Фейерверк продолжался. Солдаты отгоняли от царской пирушки любопытную чернь. Государь распорядился:

— Завтра же прибить здесь мой указ: в рощу никому не ходить и деревьев тут не рубить — под страхом наказания.

Надругательство

На другой день, когда закатное солнце окрасило на горизонте облака фиолетовым светом, Пётр выехал с Мясницкой и решил свернуть вправо к дубовой рощице. Ему хотелось оживить в душе воспоминания о вчерашней ночи.

И каково же было его изумление, когда он увидал дикое зрелище. На дубу, под которым он вчера отдыхал с Анхен, громадным гвоздем была приколочена посреди туловища кошка, уже успевшая издохнуть. С нескольких дубов по всей окружности так была содрана кора, что теперь столетние деревья непременно должны погибнуть.

— Ведь это мне назло! — затрясся Государь. — Ромодановский, перешерсти всю округу, найди ублюдков, которые учинили бесчинство. Жилы вытяну…

Минули годы. Пётр уже вовсю возводил на болотах и костях Северную Пальмиру — Петербург. Но важные дела не заслонили в его памяти историю с дубовой рощицей. Ромодановский виновного не открыл.

Но оставалась неистребимой любовь Государя к прекрасному дереву. Вот как писал его современник:

«Дабы подать народу пример своего отменного уважения к дубовому лесу, приказал он обнести перилами два старые дуба, найденные в Кронштадте, поставить там круглый стол и сделать места для сидения. Летом приезжал туда часто, сиживал там с командирами и корабельными мастерами. Иногда он говаривал: «Ах, если бы нам найти здесь хотя бы столько дубовых деревьев, сколько здесь листьев и желудей». Государь публично благодарил корабельных мастеров и морских офицеров, которые, желая угодить ему, садили в садах своих в Петербурге дубы, и целовал их за доброе дело в лоб».

И далее: «Государь выбрал по Петергофской дороге место в двести шагов в длину и пятьдесят в ширину и засадил оное дубами…

Здесь же был прибит указ, чтоб никто не осмеливался обрывать сии молодые деревья и портить их».

Засада

Время бежало. Дубки хорошо подрастали. Проезжая мимо. Государь каждый раз останавливался и радовался делу рук своих. Он говорил Меньшикову:

— Пройдет лет сто или двести, и дубы станут такими же могучими, как и та дубрава, что на берегу Черногрязски.

В самом начале марта 1715 года, проезжая мимо заповедника, теперь называвшегося не иначе как Петровская дубрава. Государь был неприятно поражен. Многие молодые дубки были срублены, другие поломаны и ободраны. На одном из деревьев была прибита гвоздем кошка, которую трепали вороны. Гневу Петра не было предела. Прибыв в Петербург, он потребовал к себе обер-полицмейстера Антона Девиера, приказал:

— Отыщи во что бы то ни стало негодяев, надругавшихся над делом рук моих. Мнится мне что рука уродовала деревья та же самая, что в Москве.

В тот день Государь был весьма сердит. Когда ему принесли на утверждение приговоры по неважным преступлениям, он вместо наказания плетьми учинил подпись: «Казнить смертью». Так безобразник, портивший деревья, стал причиной гибели людей.

В Петровской дубраве устроили засаду. Уже на другой день караульные схватили шайку пьяных дворовых людей». Количество их нам неизвестно, но знаем, что они были доставлены в Петербург. Будучи подвешены за выкрученные руки, сразу же признались в преступлении и зачинщиком назвали некоего Саньку Шматка.