|
А отчего? Пить бросил, за дело принялся; так и ты, друг, принимайся помаленьку за какое—нибудь дело, да полно день и ночь стихеры да псальмы распевать. Оно хоть и божественное, а все—таки надоело всем. — Одному этому я, дядюшка, и обык,— молвил на то Василий Борисыч.— Смолоду ни к какой работе не был приучен. — Человек ты еще не старый, Василий Борисыч, ко всякому делу мог бы еще приобыкнуть,— сказал Никифор Захарыч.— Попробуй. Хочешь, я насчет этого поговорю с Патапом Максимычем? Василий Борисыч ни слова не ответил на это. — Мне бы в Москву,— сказал он, немного повременя.— Хоть и лишился я там благодетелей, а все же своя родная сторона. Хоть мирским подаяньем питаться, только бы там быть. — Пустое выдумал,— молвил Никифор Захарыч.— От добра добра не ищут, а у тебя добро под руками, только приневоль себя на первый раз, работай хоть в токарне, хоть в красильне. Верь, друг, месяца не пройдет, как Патап Максимыч станет на тебя ласковым оком глядеть. Поговорить, что ли, мне с ним? — Ни в токарню, ни в красильню ни за что на свете не пойду,— очень уж обидно будет перед батраками,— сказал Василий Борисыч.— Да к тому же за эти дела я и взяться не сумею. Нет, уж лучше петлю на шею, один по крайней мере конец. А уж если такая милость, дядюшка, будет мне от тебя, так похлопочи, чтобы меня при тебе он послал. У тебя на чужой стороне буду рад—радехонек даже на побегушках быть, опять же по письменной части во всякое время могу услужить. Мне бы только от Парашки куда—нибудь подальше. А у самого не то на уме. "Если бы только из заволжских лесов выбраться, уехал бы к старым своим благодетелям, авось бы поладили как—нибудь". — Ладно, молвлю ему,— сказал Никифор Захарыч.— Может статься, и согласится; только, друг, на согласье его я не больно уповаю. По себе сужу: когда пришла ко мне божья благодать и над гробом моей белой голубушки, Настеньки покойницы, очувствовался и заклятье сам себе дал бросить непутную жизнь, не сразу он поверил мне, не тотчас даже стал говорить со мной о чем—нибудь дельном. С полгода, а может, и подольше было так, и только тогда, как уверился он во мне, стал дела доверять. Так, думаю, и теперь, что, не видавши твоей работы и усердия, не отпустит он тебя из Осиповки, хотя бы и со мной. И то опять возьми, станешь ты отлучаться, станешь впрохолость (Житье по временам не вместе с женой.) жить, а Прасковья бабенка молодая, и хоть дебелая и толстая, а по всему видится, что горячая она и запальчивая, хоть, правду сказать, умом и не вышла. Хоть Патап и сам Прасковью не больно жалует, но не будет согласен, ежели она без мужа по грехам пойдет. Нет, друг, по—моему, надо тебе наперед дома каким ни на есть делом хорошенько заняться, а жену вовремя ублаготворить, после того он, пожалуй, и пустит тебя на сторону. — Ох, искушение! Да ведь солдатки мужей и дольше ждут,— тихонько пробормотал Василий Борисыч. — То солдатки,— заметил Никифор,— а эта — отецкая дочь. Патап Максимыч не дозволит, а ежели бы ты и лыжи куда навострил, так от него, друг, не уйдешь: со дна морского достанет... Однако меня дорогой—то порядком изломало. Пойти бы отдохнуть. |
