|
Тут же, тыкаясь носом, дремала в углу Прасковья Патаповна, едва держа у груди заснувшего Захарушку, того и гляди заботливая матушка брякнет об пол своего первенца. Никифор благоговейно вступил в горницу, где умирающая Настя прощальными речами преобразила душу его и возвела падшего из греховной погибели. Навернулись у него слезы, когда клал он поклоны перед святыми. Обратясь потом к сестре, он низко поклонился ей и спросил про здоровье. Аксинья Захаровна ненавидела брата, когда проводил он беспутную жизнь, проклинала его всякими клятвами, называла кровным врагом своим и в разговорах с мужем нередко желала Никифору сгибнуть где—нибудь под оврагом. Но теперь она переменилась. Не вдруг изменила она об нем свои мысли, не сразу поверила братнину исправлению, думала, что все это у него одно притворство, но мало—помалу уверилась, что он на добрую стезю напал. И тогда возвратила она прежнюю любовь к нему, такую же почти любовь, какую питала, будучи уже большенькой девочкой, когда нянчила маленького своего братишку. Его дельные и всегда удачные распоряжения по даваемым ему Патапом Максимычем поручениям убедили Аксинью Захаровну, что Никифор человек — золото, за что ни возьмется, дело у него так и кипит. И стал он ей дорог и любезен, и, кроме мужа, кажется, она его любила больше всех. Груня, что ни говори, все—таки чужая, а к дочери и зятю сердце ее вовсе не лежало. — Ну что? Как тебя бог милует? — спросил Никифор, подойдя к сестре. — Все так же, Микешенька, все так же, родной. Ни лучше, ни хуже, измаялась я совсем,— отвечала со стоном Аксинья Захаровна и с ясной улыбкой глядя на брата.— Ты где летал, где был—побывал? — ласково она промолвила. — На Низ ездил да вот маленько и замешкался,— отвечал Никифор.— Туда—то по Волге сплыл, и скорехонько и без хлопот, а назад ехал на конях, для того что по воде—то стало опасно, через неделю, много через полторы, Волга совсем станет. — Пора уж, пора, Микеша, ведь Михайлов день на дворе,— заметила Аксинья Захаровна.— По смолокуровским делам, что ли, ездил—то? — И по смолокуровским и по вашим. Все, бог подал, управил, теперь до весны придется на печи лежать,— сказал Никифор Захарыч. — Ну, слава богу, слава богу,— проговорила Аксинья Захаровна и смолкла. Тяжело было много ей говорить. — Вы как поживаете, сударыня Дарья Сергевна? — спросил у ней Никифор Захарыч. Как только дошел он в комнату больной, она сложила "Пролог", положила его на стол и, опустя голову, недвижно сидела у изголовья Аксиньи Захаровны. — Живу, пока бог грехам терпит,— тихо промолвила Дарья Сергевна.— Вы как, в своем здоровье, Никифор Захарыч? — прибавила она. — Ничего,—— отвечал Никифор.— Вот только теперь дорогой маленько порастрясло меня. Студено, дорога промерзла, езда бедовая, а мне довелось без малого две тысячи верст по такой дороге промучиться. В это время одаль стоявший Патап Максимыч быстро подскочил к дремавшей дочери и схватил Захарушку, совсем уже почти скатившегося с колен матери. Очнулась Прасковья Патаповна, зевнула во всю сласть и, впросонках, тупым взглядом обвела всех бывших в комнате. — Ах ты, дурафья безумная! — вскрикнул на нее Патап Максимыч. |
