|
Десять возов с сундуками привезли. Шутка ли! — А караул—от у палатки ставится ли по ночам? — спросил Никифор. — Не для чего,— ответил Патап Максимыч.— Палатка не клеть, ее не подломаешь, опять же народ близко, а на деревне караулы; оно правда, эти караулы одна только слава, редко когда и до полуночи караульные деревню обходят, а все—таки дубиной постукивают. Какой ни будь храбрый вор, все—таки поопасится идти на свой промысел. — Оно точно. Справедливо сказано,— промолвил Никифор.— По себе хорошо знаю. Да ведь вот что надо говорить: "Вор вором, а крадено краденым". В деревенскую клеть залезть нужна отвага, да не больно большая. Что взять с полушубков да с бабьих сарафанов? С голодухи больше клети подламывают да еще ежели пить хочется, а в кармане дыра... А тут вдруг на сто тысяч! При таком богатстве у всякого вора прибудет отваги, и на самое опасное дело пойдет он наудалую: бог, мол, не выдаст, свинья не съест. Нет, во всяком разе, по—моему, надо бы к палатке караул приставить, да не ночной только, а и денной, палатка—то ведь почти на всполье стоит, всяких людей вокруг бывает немало. — Крепка, не проломают,— самоуверенно сказал на то Патап Максимыч и повел совсем про другое речь. — Как озими на Узенях? — спросил он у шурина. — Озими хорошие,— отвечал Никифор.— После Покрова зажелтели было, потому что с Семенова дня дождей не было ни капельки, погода сухая, а солнышко грело, ровно летом, ну а как пошли дожди да подули сиверки, озимые опять зазеленели. — У Зубкова как? — спросил Патап Максимыч. — Хорошо, очень даже хорошо,— отвечал Никифор. — А на моих хуторах, что переснял я у Зубковых, случилось тебе быть? — спросил Чапурин. — Как же. Нарочно два раза туда заезжал. Все осмотрел,— отвечал Никифор Захарыч. — Ну, что же? — Да ничего, все слава богу, сказал Никифор.— Озими тоже зазеленели, скот в теле, овса, сена, яровой соломы и всякого другого корма до будущего хлеба с залишком будет, приказчики на хуторах радивые, рабочий народ всем доволен, соседские, слышь, завидуют ихней жизни. — Весной, даст бог, сам сплыву, кстати же надо будет с казной новые условия писать, прежним—то к осени предбудущего года сроки минут. Беспременно поеду, коли жив буду,— сказал Патап Максимыч.— Ступай повидай сестру—то,— прибавил он.— Плохо, брат, ее дело, больно плохо... Не знаю, что и будет, какую волю господь сотворит над ней. А сохрани бог, не станет Захаровны, сгинет дом и пропадет моя головушка!.. Как жить с этой дурищей Прасковьей да с ее мужем бездельником?.. Мука будет одна... Да повидай внучонка, Захарушку—то, что наша дурища принесла... Пойдем, Никифор, пойдем, любезный ты мой, к Захаровне. У изголовья Аксиньи Захаровны сидела Дарья Сергевна и читала ей из "Пролога" житие преподобно—мучеников Галактиона и Епистемии: память их на другой день (Ноября 5—го.) приходилась. Жадно слушала болящая мирное, протяжное чтение Дарьи Сергевны, с благочестивым упоением; не пророня ни словечка, слушала она про лютые мучения, коим подвергали нечестивые верных рабов божиих, и ровно светочи горели на ее безжизненном, неподвижном лице. |
