|
Очнулась Прасковья Патаповна, зевнула во всю сласть и, впросонках, тупым взглядом обвела всех бывших в комнате. — Ах ты, дурафья безумная! — вскрикнул на нее Патап Максимыч.— Даже рожденья своего не жалеет! У скотов даже этого не бывает, и у них мать детеныша бережет... Не тебе бы, дура, мужа бить да стегать, ему бы следовало тебе хорошую выволочку задать! Плох, больно плох он у тебя и на то даже умом не вышел, чтобы жену учить! Затем, подойдя к Никифору и показывая ему глядевшего синенькими глазками и улыбавшегося младенца, сказал ему: — Гляди, помилуйся на внучка—то. Переживешь нас со старухой, береги ты его, Никифор, одного только его береги. Вскорми, воспитай, уму—разуму научи. На отца надежда плоха, о Прасковье нечего и поминать. А я все, что ни есть у меня, вот этому малышу после себя отдам, все добро мое пойдет внучку моему любезному, Захарушке. Дура Парашка и муж ее, московский распевало, хоть под оконьем шатайся, Захарушка бы только счастлив был... Эх, Настя, Настя! Была бы жива ты,— прибавил он надорванным от горя голосом.— Все с собой унесла, белая моя ласточка! — Все,— едва сдерживаясь от рыданий, молвил Никифор.— Все унесла, все! Еще при первых словах отца Прасковья Патаповна молча вышла из горницы больной матери. Пришла к себе и прямо на постель. Раскидалась, разметалась на ней дочь осиповского тысячника, закрыла глаза, а сама думает: "Хоть бы Васька пришел, каков ни есть, а все—таки муж!" А Никифор пошел отдохнуть после трудного и долгого пути в подклеть, на давно облюбованное им место, в боковушу рядом с Пантелеем. Сколько ни уговаривал его Патап Максимыч выбрать жилье где—нибудь наверху, Никифор не соглашался. Проходя в свою боковушу чрез Пантелееву избу, он услыхал стоны, взглянул на печь, там Василий Борисыч лежит. — Что, друг, лежишь? Аль неможется?— спросил у него Никифор. — Уж так неможется, Никифор Захарыч, что и рассказать тебе не могу,— тихо и жалобно ответил Василий Борисыч. — Трясучка (Лихорадка.), что ль, одолела? Много теперь народу трясучкой болеет,— сказал Никифор.— А коли так, для чего здесь на печи валяешься, зачем в горницы к жене нейдешь? — Скорее в лес на съеденье волкам пойду, чем в горницу твоей племянницы, Никифор Захарыч,— оживляясь понемножку, сказал Василий Борисыч.— Сын Сирахов гласит: "Лучше жити со львом и змием, неже с женой лукавою. Всяка злоба мала противу злобы женской" ( Иисуса, сына Сирахова, XXV — 18, 21.). А какова Прасковья умом вышла, сам не хуже моего знаешь. От нее болею, от нее горькие мои недуги. Чуть ли не изломала железный аршин об меня. Ума и рассудливости у нее с накопыльник (Поперечный брусок у саней для связки верхних концов копыльев.) нет, а дурости и злобы горы превысокие. Хоть руки на себя наложить, вот она меня до чего довела. — Человек я не книжный,— сказал на то Никифор Захарыч,— силы писания не разумею, а скажу, что от старых людей слыхал: "Не рыба в рыбах рак, не птица в птицах нетопырь, не зверь во зверех еж, не муж в мужьях тот, кем жена владает". И у меня, голубчик, бывала жена Мавра, не знаю, померла аль в живых еще. |
