Они вышли из бара и разбрелись в разные стороны. Стиви, со спортивной сумкой через плечо, направился к метро, чтобы добраться до Кингс‑Кросс. Он остановился, обернулся и посмотрел, как она переходит мост.

Её длинные каштановые локоны развевались на ветру, и она уходила прочь, одетая в рабочую куртку, миниюбку, плотные чёрные шерстяные колготки и семимильные «доктор‑мартенсы». Он ждал, что она оглянется. Но она так и не обернулась. Стиви купил на вокзале пузырь виски «Беллс» и к тому времени, как поезд прибыл в Уэйверли, выжрал большую его часть.

С тех пор его настроение не улучшилось. Он сидел на пластмассовом табурете и рассматривал кафельную плитку. Вошла Джун, подружка Франко, и улыбнулась ему, лихорадочно схватив несколько бутылок. Джун никогда не разговаривала и в таких ситуациях казалась какой‑то отъехавшей. Франко же разговаривал за двоих.

Как только Джун ушла, появилась Никола, преследуемая Картошкой, который выслеживал её, как верный, обливающийся слюной пёс.

– А… Стиви… С Новым годом, брат, э, это самое… – сказал Картошка, растягивая слова.

– Мы уже виделись, Картоха. Вчера вечером, в Троне. Помнишь?

– Ага… точно. Ничейный пузырь, – Картошка прицелился и заграбастал полную бутылку сидра.

– Как дела, Стиви? Как Лондон? – Спросила Никола.

«О господи, нет, – подумал Стиви. – Никола такая общительная. Я изолью ей душу… Нет… Да!»

Стиви приступил. Никола внимательно слушала. Картошка сочувственно кивал, то и дело повторяя: «Тяжко, бля…»

Он чувствовал, что выставляет себя полным идиотом, но остановиться уже не мог. Каким же занудой он предстал перед Николой, даже перед Картошкой! Он говорил без умолку. Картошка, в конце концов, ушёл, его сменила Келли. К ним присоединилась Линда. Из прихожей послышались футбольные песни.

Никола дала практический совет:

– Позвони ей, подожди, пока она сама позвонит, или съезди к ней.

– СТИВИ! КУДА ТЫ ЗАПРОПАСТИЛСЯ, СУКИН ТЫ СЫН? – Заревел Бегби. Стиви буквально выволокли в гостиную. – Замолаживаешь на кухне прынцесс, ёб твою мать? Так ты ещё хуже, блядь, чем вон тот потаскун, этот ёбаный джазовый пурист. – Он показал на Дохлого, сосавшегося с тёлкой, которую он до этого клеил. Кто‑то подслушал, как он назвал себя перед ней «джазовым пуристом».

Мы уедем в Дублин – королеву на хуй!

Где блестят на солнце шлемы – фрицев на хуй!

Где звенят штыки, где палят стрелки

И строчат очередями пулемёты.

Стиви впал в уныние. При таком шуме ни за что не услышишь звонка.

– Заткнитесь сейчас же! – закричал Томми. – Это моя любимая песня. – «Вулфстонс» пели «Баннский берег». Томми и ещё несколько человек подпевали.

…на уны– ы‑ылом ба‑аннском берегу…

Когда «Тонсы» запели «Джеймса Конолли», некоторые даже прослезились.

– Великий бунтарь, бля, великий, бля, социалист и великий Ирландец. Джеймс Конолли, ёбать его мать, – сказал Гев Рентону, и тот угрюмо кивнул.

Одни продолжали петь, другие пытались поддержать разговор о музыке. Но когда заиграли «Парни из Старой Бригады», то подхватили все. Даже Дохлый перестал на время лизаться.

Мой оте– ец, почему‑у ты грусти‑ишь

В этот я‑асный пасха‑альный де‑ень?

– Пой, сука! – сказал Томми, ткнув Стиви локтем под рёбра. Бегби сунул ему в руку ещё одну банку пива и обнял за шею.