– Знаем мы вас, девчонки, вот вы где наркоту прячете…

– Саймон! У меня ничего нет! Саймон! Саааймон!

Он понимает, что девица сдрейфила, и типа отпускает её. Все нервно смеются, пытаясь сделать вид, что это был просто такой прикол, это самое, потом они уходят.

– Может, ещё увидимся сегодня, цыпки! – кричит Дохлый им вдогонку.

– Ага… в «Сазерне», – отвечает Джилл, пятясь.

Дохлый, это самое, типа как хлопает себя по ляжке:

– Надо было повести этих сосок на флэт и отдрючить до потери пульса. Молодые шлюшки ебутся, как кролики, – он говорит типа как сам с собой.

Вдруг Рентс как закричит и начинает тыкать куда‑то пальцем.

– Сай! У тебя под ногами белка, блядь! Убей её!

Дохлый стоит ближе всего и пытается подманить её, но белка отбегает в сторонку, это самое, причудливо выгибаясь всем телом. Волшебный серебряный зверёк… Да?

Рентс хватает камень и швыряет им в белку. Мне становится, это самое, дурно, аж сердце замирает, когда камень со свистом пролетает мимо. Он поднимает другой, хохоча, как маньяк, но я его останавливаю.

– Брось, чувак. Она ж, это самое, никого не трогает! – Я ненавижу Марка за то, что он издевается над животными… это нехорошо. Если тебе нравится обижать этих крох, то как ты полюбишь другого человека… в смысле… на что тогда надеяться? Белка типа такая пиздатая. Она занимается своими делами. Она свободна. Может, поэтому Рентс их терпеть не может. Белка свободна, чувак.

Рентс продолжает смеяться, пока я держу его. Две мажористые бабы косятся на нас, проходя мимо. Им, это самое, противно. У Рентса загораются глаза.

– ЛОВИ ГАДА! – кричит он Дохлому, так чтобы бабы могли слышать. – ЗАВЕРНИ ЕЁ В ЦЕЛЛОФАН, ЧТОБ ОНА НЕ РАЗВАЛИЛАСЬ, КОГДА БУДЕШЬ ЕЁ ЕБАТЬ!

Белка убегает от Дохлого, но бабы оборачиваются и смотрят на нас с отвращением, будто мы кусок говна, да? Теперь я тоже начинаю смеяться, но Рентса не отпускаю.

– Куда эта ёбаная манда пялится? Ебучая карга из кофейни! – громко кричит Рентс, чтобы его услышали бабы.

Они оборачиваются и ускоряют шаг. Дохлый орёт:

– ПОШЛА НА ХУЙ, ПИЗДА ИЗ ПУСТЫНИ ГОБИ! – потом поворачивается к нам и говорит: – Не знаю, кого эти старые клячи собираются снять. На них же никто не позарится, даже здесь и в это время. Да я лучше засуну свой член между двумя кусками наждачки.

– Нье пьиздьи! Ты б даже рассвет выебал, кабы на нём волосня росла, – говорит Рентон.

По– моему, он пожалел о том, что сказал, это самое, потому что Доун, или «Рассвет», звали Леслину девочку, которая задохнулась в кроватке и всё такое, это самое, и все типа знали, что этот бэбик был как бы от Дохлого…

Но Дохлый сказал только:

– Не пизди, хуесос. Ты просто обычная дворняга. Всех чувих, которых я ебал, а их было о‑го‑го сколько, стоило выебать.

Помню, как Дохлый нажрался и потащил домой ту девицу из Стенхауса… нельзя сказать, это самое, что в ней было что‑то особенное… наверно, у каждого чувака есть типа своя ахиллесова пята, да.

– Э, а помнишь ту кралю из Стенхауса, э, как бишь её?

– А ты бы вообще помалкивал! Ты б не снял шлюху, если б даже зажал свой хуй между карточками «Америкэн Экспресс» и «Эксесс».

Мы начинаем тузить друг друга, а потом идём какое‑то время молча, и я задумываюсь о малютке Доун, том ребёнке, и об этой белке, которая свободна и никого не трогает… а они бы её просто убили и всё, врубаешься, а за что? Мне стало очень досадно и грустно от этого, и я рассердился…

Уйду я от них.