Сердце мое словно упало от нехорошего предчувствия.

— Почему ты так побледнела? — он крепко сжал мои руки. Поцеловал. — Валя! Выслушай меня, постарайся понять. Дай мне твои руки. Пожалуйста, выслушай внимательно и пойми… Когда я отвез бывшую жену и дочку в Иркутск и устроил их там на квартиру к староверке, на прощание у нас произошел такой разговор.

— Я должна знать, — сказала Шура, — есть ли хоть одна крохотная надежда на то, что я смогу когда-либо, пусть через десять лет, прийти к тебе и ты меня примешь, или это уже конец?

Она как бы выясняла, стоит ли ей жить. Это звучало как подтекст и рассердило меня.

— У тебя дочь. Тебе надо жить ради ребенка.

Она попросила ответить на ее вопрос честно и правдиво. И я ответил правдиво. Вот что я сказал:

— Александра, нельзя так любить мужчину, чтоб больше ребенка, больше родины, больше Бога, который у тебя есть, — нехорошо это! Поживи одна, оглянись вокруг, сколько интересных людей, не на мне сошелся клином белый свет.

— А ты, значит… уже никогда… не вернешься к нам с Олечкой? Разве есть женщина, которую ты любишь?

— Нет такой женщины.

— Может, ты никого так и не полюбишь? И когда я сказал: если я встречу женщину, которую полюблю и она полюбит меня, я навсегда останусь с ней. Если нет, то… может, лет через десять вернусь к вам с Оленькой. Только лучше не жди, найди себе другого, с ним будешь счастливее. Так вот, что случилось…

Я встретил женщину, которую полюбил. Я только никогда не ожидал, что при всем своем эгоизме я полюблю ее больше, чем себя самого. А случилось именно так. Подожди, не перебивай, слушай. Я не женюсь на тебе. Потому, что тебе тогда придется поставить крест на своем творчестве.

— Чушь!

— Увы, не чушь. По происхождению я из княжеского рода, бывший белогвардеец, офицер — я обречен скитаться всю жизнь и таскать тебя по своим скитаниям. Это просто нечестно с моей стороны. Ты любишь, но ты наивный ребенок, я, к сожалению, лучше знаю жизнь.

Такие, как Белый, будут появляться и на твоем пути. Ты талантлива. Для твоих завистников муж-белогвардеец, да еще князь в придачу, — просто находка. Нет, Валя, я эгоист, но не по отношению к любимой женщине. На эту проклятую факторию я поеду один. Пойми меня. А ты… возвращайся в Саратов или в Москву… учись… пиши… добивайся своего счастья. Ты будешь большим писателем. Я в тебя верю. Что с тобой?

Я похолодела, в глазах потемнело, губы не шевелились.

Сережа положил меня на постель, тер мне виски, давал что-то выпить.

Я была как бы в обмороке, но сознание меня не покинуло. Я вдруг поняла, что Сергея не уговорить, не переубедить.

Вот и нет моего счастья.

Мы провожали Сережу вдвоем с Филиппом Мальшетом. Он устроил Сережу на попутной геологической машине, шедшей в Якутск, откуда он должен был получить назначение в факторию. С ним было два чемодана, один с вещами, другой с книгами. Остальные книги Филипп обещал постепенно выслать почтой или попутной оказией, как получится…

Когда мы прощались с Сережей одни в его комнате, мною овладело такое отчаяние, что я чуть не потеряла сознание. Едва нашла в себе силы сказать: «Возьми меня с собой! Я не переживу…»

— Валя, пожалей меня! — хрипло сказал Сергей.

И я из последних сил овладела собой. Пусть поступает, как он сам находит разумным и лучшим.

Машина ушла. По шоссе тянулись раскулаченные — их горе, наверно, было больше и трагичнее?

Филипп отвез меня домой.

В мае мы уехали в Саратов: мама, сестренка и я. Отец пока остался. Приехал только через год.

Я училась, работала, стала печататься, но что бы я ни делала, с кем бы ни говорила, меня не оставляло видение одинокой фактории на берегу Ледовитого океана, не оставляло на протяжении всех этих лет.