Из последнего поворота я вышел, опережая преследователя на корпус машины. Дорабатываю рулем, шины уже не держат, в постоянных атаках я их убил. Разгон, даже, скорее, рывок, и краем глаза замечаю, что Мосс был на финише всего на полкорпуса позади. Полкорпуса, но позади меня! Наконец-то!

Я даже не понял, что произошло в следующий момент. Голова была так загружена разными мыслями, в том числе и восторгом, что я отключился. Позже, когда вынимали из машины, я осознал, что это было. Шины совсем стерлись, а я после финиша не скинул скорость, вот и случилась беда. После стартовой прямой я подлетел к первому повороту и, забыв обо всем на свете, привычно направил нос машины в поворот. А ее снесло! Снесло наружу, прямо в железное ограждение трассы Нюрбургринг. Меня впечатало так, что корпус деформировался и меня зажало. Слава богу, не загорелся.

Вытаскивали меня Фанхио и кто-то из обслуги на трассе. Значит, Мосс не остановился. Что ж, я его понимаю. Но как же мне больно! Я с сорок первого года не испытывал это чувство. Да, меня много раз убивали, но это все были лишь быстро проходящие вспышки боли. А тут… Я же без «бонусов» теперь, да и постарел немного, организм уже не тот. Хоть я подошел к чемпионату полным сил, но удар в отбойник – это удар в отбойник. Надо мной кого только нет, все суетятся, что-то спрашивают. Волокут с трассы меня уже мои работники из боксов. Куда-то кладут… О-о! Это ж вертолет! На какое-то мгновение набираюсь сил и обвожу взглядом салон летающей машины.

– Игорек, терпи, будь другом, ты нам живой нужен! – это Серега. Он всегда со мной на гонках, как и Оливия. Но ее здесь нет, скорее всего, Яхон и не пустил ее с нами. Значит, хреновые у меня дела.

– Мы выиграли? – выдохнул я и ужаснулся вспышке боли, что прорезала грудь. Видимо, на какое-то время я отключился, так как, открыв глаза, сообразил, что вертолет уже в воздухе.

– Ничего не говори, нельзя тебе, – кричит Яхон, гул в салоне стоит. – Ты чемпион! Ты сделал это! Только прошу, молчи сейчас!

А глаза-то у моего безопасника сырые! Плачет человек, который видел смерть, который сам ее приносил другим столько раз? Да что же со мной, а? Так и спросил, набрав воздуха в грудь, что причиняло мне сильную боль.

– Ты воткнулся в отбойник… – видя, как я моргаю, Серега понял и продолжил: – Грудь повреждена. Кусок арматуры с ограждения у тебя в груди. Доставать не стали, врачи не дали, говорят, помрешь сразу. Блин, Игорек, чего делать-то? – и этот очень сильный человек зарыдал.

Я сделал над собой еще одно усилие и посмотрел вниз, на грудь, опустив голову насколько смог. Е…ть – копать – чуть не вырвалось у меня. Сил не было, поэтому и не заорал. Из моей груди, пробив комбез, торчит кусок железа толщиной в большой палец и длиной сантиметров тридцать! Конец, который вижу, чисто срезан, видимо, отпилили, чтобы снять меня с него. Я как бабочка, похоже, был пришпилен к отбойнику. А ведь говорил на собрании, что их нужно делать из широкого профиля, да вот не успели еще новшество ввести. Просто во Франции в этом же сезоне мы потеряли так одного из пилотов «Лотуса». Парень также пострадал от арматуры и скончался. Но я-то пока жив! А уж как я люблю эту самую жизнь, говорить не буду, и так понятно.

Боль была страшная. Она не нарастала и не слабела. Она просто была ужасной. Дышу через раз, говорить не могу, да еще и рука левая какая-то, словно не моя… Черт, это что, паралич? Да лучше, блин, сдохнуть, чем овощем лежать. Полежал уже, наслышан. Ребята в подробностях рассказывали, как я провалялся в коме четыре года. Больше не хочу.

В следующий раз я очнулся, видимо, в больнице.