Миссис Треверс перестала опираться на руку Лингарда и теперь вполне овладела собой. У нее осталось только смутное, захватывающее воспоминание о кратковременном взлете над землей, на которой сейчас она уже крепко стояла. «Неужели это все?» — спрашивала она себя без горечи, но с каким-то нежным презрением.

— Он настолько нормален, — мрачно отвечал Лингард, — что, если бы я послушался его совета, вы не нашли бы меня здесь.

— Что это значит — здесь? В этой ограде?

— Нигде.

— Но что же бы тогда случилось?

— Это одному богу известно. Что бы вообще случилось, если бы мир не был создан в семь дней? Я знаю вас почти как раз семь дней. Началось с того, что я пришел к вам украдкой, как тать в нощи. Где, черт возьми, я слышал это выражение? Так вот… И человек, за которым вы замужем, считает меня не лучше вора.

— С вас довольно было бы того, что я никогда в вас не ошибалась, что я пришла к вам меньше чем через сутки после того, как вы так презрительно бросили меня. Не уверяйте меня, что вы не слышали, как я вам кричала. Вы слышали. Вся шхуна слышала, потому что я не стыдилась.

— Да, вы пришли, — с силой воскликнул Лингард. — Но действительно ли вы пришли? Я не верю своим глазам… Неужели вы правда здесь?

— К счастью, здесь темно, — сказала миссис Треверс. — Но неужели вы все еще сомневаетесь? — многозначительно докончила она.

Лингард сделал быстрое и страстное движение к ней, так что миссис Треверс подумала: «На этот раз я не выберусь живой», но через секунду он уже застыл на месте, как будто он никогда и не двигался. Походило на то, словно земля тронулась под его ногами, а он все-таки сохранил равновесие. Но под ногами миссис Треверс земля не трогалась. Миссис Треверс была поражена не этим своим самообладанием, а безмерной волей стоявшего перед ней человека. Если бы не ее странное душевное утомление, она, может быть, сдалась бы этой могучей силе. Но ей казалось, что в ней не было ничего, достойного сдачи, и она совершенно ровным тоном произнесла:

— Дайте мне вашу руку, капитан Лингард. Мы не можем стоять тут всю ночь.

«В этом человеке есть настоящее величие, — думала миссис Треверс, идя рядом с ним, — Ни извинений, ни объяснений, ни унижения, ни грубости, даже ни малейшей дрожи в этом теле, одевающем смелую и мятущуюся душу». Она это знала наверное, потому что ее пальцы легко покоились на руке Лингарда в то время, как она тихо шла рядом с ним, словно он вел ее к столу. И все же она ни на миг не допускала, что он сейчас бесчувствен, как она. Никогда еще он не казался ей до такой степени опасной силой. «Он поистине безжалостен», — подумала она.

Не успели они выйти из тени внутренних загородок у ворот, как позади послышался слегка хриплый, извиняющийся голос, повторявший что-то вроде заученной формулы. Голос говорил: «Осталась эта вещь, осталась эта вещь, осталась эта вещь…» Они обернулись.

— Ах, мой шарф, — сказала миссис Треверс.

Приземистый широколицый молодой малаец, одетый лишь в короткие белые штаны, подал им шарф, который он набросил на обе руки, словно на палки, и почтительно держал как можно дальше от себя. Лингард взял его, и миссис Треверс сейчас же его надела.

— Не будем забывать приличий, — сказала она. — Ведь это мое покрывало.

Она закутывалась в него, когда Лингард сказал:

— В нем, в сущности, нет нужды. Ведь я веду вас к белым джентльменам.

— Я буду носить его и там, — возразила миссис Треверс, — Эта вещь годится и для соблюдения приличий, и для соблюдения предосторожности.