И откуда у девочки такой осуждающий тон, поучающие ноты в голосе, пренебрежение к товарищам?

Уж не потому ли, что её с малых лет считали первой ученицей, лучшей активисткой, гордостью школы, неизменно посылали делегатом на все слёты и совещания, избирали то старостой, то бригадиром. Мало-помалу девочка стала воспринимать эти знаки уважения как должное, привыкла считать себя в школе человеком незаменимым, избранным и была уверена, что всегда действует очень правильно и принципиально.

— Вы же знаете, Варвара Степановна, — продолжала Таня, с недоумением взглянув на учительницу, — Стрешнев уже давно недоволен нашей бригадой, ни с чем не согласен, всё критикует. Какое он имел право высмеивать рапорт на слёте? И что это за вольные художества — ни с кем не согласовав, организует какое-то звено механизаторов, назначает себя командиром, заставляет пионеров собирать удобрения?..

— А что ж тут зазорного? — перебила её Люба. — Всё это для школьной бригады делается. Ребята хотят на машинах работать, технику изучать.

— А с техникой что получилось? — не унималась Таня. — Никого не спросив, Стрешнев натаскал на школьный двор целую кучу машин. А на днях со своими дружками он откуда-то притащил даже шестирядную картофелесажалку. Потом оказалось, что эта машина принадлежит третьей бригаде. И сегодня бригадир приходил к отцу жаловаться, что школьники занимаются самоуправством.

— Так забыли же машину, без ухода оставили, — поднявшись, пояснил Саша. — Мы её в поле нашли, еле из-под снега выкопали… Ей ремонт да ремонт нужен.

— А всё равно самоуправство… Тащите что вам не положено, — наставительно заметила Таня и сказала, что бригадир распорядился вернуть картофелесажалку обратно.

— Обратно в поле?.. И в снег закопать? — фыркнул Саша. — Пусть машина и дальше ржавеет… Очень здорово придумано!

— Ты не остри, — вспыхнула Таня. — Понимаешь, о чём я говорю…

Распахнув дверь, в кабинет биологии ввалились Улька с Федей, а вслед за ними вошёл Григорий Иванович Шугаев.

Высокий, сухощавый, в замасленном до блеска ватнике, в старом треухе, он неловко потоптался у порога и кивком поздоровался с учительницей.

— Вы уж извините, что в таком виде. Ребята меня прямо из мастерской вытащили…

— Очень хорошо, что пришли, — сказала Варвара Степановна. — Тут вот спор разгорелся о школьной бригаде, о юных механизаторах…

— Знаю, знаю, — заговорил Григорий Иванович, подходя к столу. — Что ж я могу сказать. Пора школьникам за настоящее дело браться, на простор выходить. Теперь без техники да без химии в колхозе не проживёшь. И то, что ребята механизированные звенья в школьной бригаде задумали создать, — очень это правильно. И что Прохора Михайловича обхаживают, в ученики к нему рвутся — тоже похвально. Лучшего хлебороба-наставника не найти. С малых лет он земле служит. Честно и бескорыстно. Первым в колхоз вступил, первым за трактор сел, две войны отвоевал, чтобы снова землю пахать.

— Расскажите, как дядя Прохор трактор от фашистов спас, — попросил Саша.

— И такое было, — кивнул Григорий Иванович. — Война-то наших Родников тоже не минула. Как только немцы захватили деревню, староста вызвал к себе Прохора и говорит:

«Ты был лучшим трактористом в артели, теперь будешь работать на пользу великого рейха. Старайся, начальство тебя не забудет».

И приказывает ему немедля же начать пахоту под озимые. Выехал Прохор в поле, а его так всего и трясёт. Пахать, сеять для врага! Да за кого же они принимают русского хлебороба?! Достал Прохор спички, канистру с бензином, размахнулся — и не смог поджечь своего железного коняги: ведь он на нём более десяти лет отработал.