Мысленно я отметила эту его оговорочку (значит, Кулебякин думает, что мою прическу нормализовать можно, а с головой в целом беда непоправимая!), но цепляться за слова не стала (пока). Милый, спасибо ему, предложил не самое плохое решение.
— Ладно, я тебя жду!
Я спрятала в сумочку мобильник, достала влажные салфетки, косметичку с мазилками и сноровисто нарисовала себе новое лицо. Оно получилось вполне симпатичным. Было бы даже красивым, если бы его не портило злобное выражение, уместное не на помолвке, а на публичной казни. Как сказал Кулебякин — на заклании.
И я закономерно подумала о Маруське, которая в данный момент стояла первым номером в моем персональном списке смертников. До приезда Дениса было еще несколько минут, и я решила потратить их на кровожадное удовольствие.
— Алло, Маруся? — набрав домашний номер приговоренной, притворно ласково проворковала я в трубочку. — А ты, значит, дома сидишь, пока другие тут за тебя навоз разгребают? Убить бы тебя!
— Извините, Мареточки нет дома, — тихо и вежливо ответили мне. — Кто ее спрашивает, что передать? Я ее мама, Аминет Юсуфовна.
Я прикусила язычок. Голос у Марусиной мамы был молодой, очень похожий на звонкое сопрано дочери, но тон разительно отличался. Маруська — девица бойкая, она тарахтит, как трактор «Беларусь», и хохочет, как гиена, а у Аминет Юсуфовны, чувствуется, совсем другая манера общения.
«Что ты хочешь — закрепощенная женщина Востока!» — брякнул мой внутренний голос.
Я покачала головой. Маруська несколько раз упоминала о своих родственниках — папе, маме и сестре, и у меня сложилось впечатление, что это нормальное интеллигентное семейство. Папа вроде в университете преподает, мама в каком-то проектном институте работает, младшая дочка еще школьница. То есть если у них там и Восток, то не дремучий. Маруська, во всяком случае, весьма современная девица.
— Приятно познакомиться, Аминет Юсуфовна, я Индия, коллега вашей дочери, — сказала я, понизив голос на два тона и щедро добавив в него сладкого меда. — Мы в нашем рекламном агентстве очень обеспокоены тем, что Мару… Мареточка не вышла на работу. Она не заболела?
— Мареточка не на работе? Как же так? — По голосу чувствовалось, что милая мама гадкой Маруськи сильно обеспокоена. — Дахамиль!
«Кто кому хамил?» — озадачился мой внутренний голос, не уловив смысла последнего восклицания.
— Дахамиль! Дахамиль! — продолжала восклицать Маруськина мама таким голосом, каким кричат «караул, караул!»
«На каком это языке, на адыгейском?» — не унимался мой внутренний голос.
Гранит адыгейского мы с ним в университете не грызли.
— Дахамиль, живо иди сюда, поговорим! — послышалось в трубке.
Стало понятно, что Дахамиль — это имя. И, судя по тому, что предполагается беседа, человеческое.
— Даша, вот Индия говорит, что Мареты не было на работе! — не унималась трубка.
— Индия?!
— Это имя, — со вздохом объяснила я.
«Тоже человеческое!» — ехидно добавил внутренний голос.
— Та Индия, которая Инка? — уточнила бойкая девица, чей голос походил на Маруськин гораздо больше, чем мамочкин. — У которой мама писательница и брат дизайнер?
— Кузнецовы мы, — суровым басом бухнула я.
— Так ты говоришь, наша Мара загуляла? — засмеялась разбитная девица. — То-то я ей ночью звонила, а она трубку не сняла, занята была, видно…
— Дахамиль, что ты говоришь! — послышался в отдалении негодующий возглас.
— А что я говорю? Что я говорю, то Марка делает! — огрызнулась младшая сестрица. |