И вот мы в кафе. Друг против друга за маленьким столиком. Крупными кусками армянский шашлык из свинины. Полусухое красное вино.

Я достал пакет с Книгой:

— Дилара, я написал тебе тут в начале: «Когда глаза, которые тебя видели, потускнеют, растраченные на взгляды…». Помнишь? В книге есть это стихотворение.

Да, Дилара помнила. Дилара всё помнила.

Слово за слово — я не мог не спросить:

— Томази… Ведь ты его тоже любила. А никогда потом о нём ничего не говорила. Ни плохого, ни хорошего. Как будто его не было никогда.

Дилара подозвала официанта и попросила принести бутылочку армянского коньяка. Трёхгодичной выдержки.

Молча выкурила две сигареты. Принесли бутылку. Я налил в рюмки, Дилара сразу выпила.

И сказала:

— Это он тогда… из–за меня… Вернее, это… это я его тогда убила…

Она замолчала. Я тоже не знал, как себя вести в этой ситуации. Убила? В каком смысле? Как мне помнится, его, Томази, никто не убивал. Он сам разбился в ДТП. Туда ему и дорога, Царство ему Небесное.

Я ждал, когда Дилара выкурит ещё одну сигарету. Ничего не понимал. Но ничего и не спрашивал.

Сигарета кончилась. Дилара загасила крошечный, испачканный алой помадой, кончик, в пепельнице:

— У меня, может, ты помнишь, была подруга Надя. В аптеке работала. И вот она, перебирая у себя на работе в сейфе разные упаковочки, показала мне две ампулы. Яд. Импортный. Без цвета, вкуса и запаха. Действует не сразу. Нарушается координация движений, становится весело… Потом смерть. Не выдерживает сердце. Причину определить очень трудно. Дефицит страшный. Дали по великому блату в аптекоуправлении. Из заначки для обкома партии. Прислали для какого–то аппаратчика, а он возьми, да и умри раньше, от инфлюэнцы.

Что–то меня дёрнуло:

— Дай мне одну!

Надя рассмеялась:

— Зачем тебе?

А я прямо вцепилась:

— Ну, дай, дай, дай!

И с тех пор у меня на кухне, «в месте, исключающем случайное употребление», хранилась эта ампула.

А потом… Ну, ты это помнишь… Ах, какая всё–таки гадость… Как я его тогда возненавидела! И как мне было стыдно перед тобой за те крики, что у меня вырвались. Ведь мне было ненавистно, противно каждое его движение. И тут… Не хотела я, не хотела, не хотела!.. Ведь тебя любила.

Я никогда и никого уже так не любила…

Он потом потребовал коньяка. И я ему его приготовила. Задержалась — никак не обламывался конец ампулы. Порезалась. Кусочек стекла упал в рюмку. Доставать было некогда. Эта сволочь орала, чтобы ему скорей подавали.

Он так ничего и не заметил. Был в хорошем настроении…

Мы помолчали. Дилара выкурила ещё одну сигарету. Я разлил в рюмки коньяк. Выпили, не чокаясь.

И сразу же забыли, забыли обо всём об этом. На столе лежала Книга. Мы не виделись тысячу лет, и нам было чего хорошего вспомнить.

Провожая Дилару к её дому, я взял её за руку, и мы прошли так несколько шагов.

Дилара… Дилара…

Нет, не может быть!.. Убила человека? Ну, да, я тоже хотел его убить, но — смог бы?..

Уже в самолёте я нашёл стихотворение, строчками из которого подписал Диларе Книгу, и которое никогда не получалось прочитать на память от начала до конца:

ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ НА МАРСЕ?

До пенсии оставалось три года. Всего–то три года оставалось до пенсии! Уже и планы себе какие–то рисовал оптимистические. Ну, там — поездки по Европе, встречи с интересными людьми. Полноценное общение с внуками.

Нет, до конца я всё–таки ещё не понял, не осознал, что такое пенсия, пенсионный возраст.