Жена, как и полагается, хлопотала у газовой плиты, а за столом, расширив глаза и забыв закрыть рот с блином, оцепенела соседка Вика Аляпкина. Девица двадцати восьми лет. Чёрт её принёс в это время в гости…

Думать, что экстравагантная папина выходка останется в ошалевшем сознании Вики Аляпкиной без оперативной ретрансляции — так это просто оскорбительно подумать о самой Вике. Кто ж из нормальных такую сенсацию, хотя бы на полчаса, в голове удержит?.. Но, после памятных папиных променадов с расстёгнутой ширинкой, у папы уже сложилась репутация человека, возможно, в чем–то и обиженного судьбой. И потому ещё один штрих, даже такой жирный, уже никак не мог ему повредить.

Правда, сказать, что папа у меня бабник, или какой–то там фиксированный эротоман, в посёлке не мог никто. Даже Вика Аляпкина. Которая однажды, на вечеринке, после всех перечисленных событий, пригласила папу выпить на брудершафт «Красного Востоку». А, после того, в обязательном поцелуе, пыталась недвусмысленно пососать папин язык, что ничего ей, кроме разочарования, не принесло. Как всегда, папа думал о чём–то другом, и про язык, терзаемый девственницей Аляпкиной, совсем забыл.

И, тем не менее, эротическая компонента в папе присутствует. Проявляется она традиционно, хотя уже и не по возрасту — в стихах. Причём, в большинстве своём, стихи и посвящаются Прекрасной Даме, с неизменным обращением к ней на «Вы». На самом деле никакой такой Прекрасной Дамы у папы нет. Есть жена, моя мама. Папа её любит, но стихов о ней не пишет. Говорит, что писать стихи о жене — это всё равно, что о партии, комсомоле, или об органах госбезопасности. Подхалимаж — и никакой благодарности в ответ. Одна подозрительность. Поэтому — Прекрасная Дама. Но стихи получаются такие, что читать их собственной жене папе неловко. Женщины — они всё понимают по–своему. Поэтому всякую информацию, которой владеет мужчина, для женщины нужно адаптировать. Где — дополнить. А где — и выкинуть пару абзацев. Я недавно женился, я знаю.

Ну, так вот о стихах. Несколько папиных короткостиший:

* * *

* * *

И появляются–то подобные стихи, будто бы, безо всякой связи с внешним миром. Пошёл папа как–то в сарай, выгребать навоз от свиней и коров. Копошился часа три. Естественно, при шляпе. Потом пришёл, помыл руки, отвёл меня в сторону:

— Сынка, давай я тебе свежий стишок прочитаю?…

Я знаю, что главное для папы в этот момент — это, чтобы ему не успели сказать «нет». И я молчу. Я люблю своего папу. Слушаю:

Мой папа боится инспекторов ГАИ. Когда он приезжает из своей деревни в город на старенькой «Ниве», его обязательно останавливают. И не просто, позёвывая: — Куда едешь, что везёшь? — а по полной программе: — Руки на капот! Ноги расставить! Документы — медленно!..

Потом начинаются расспросы:

— Авессалом Евтихиевич… Странное какое–то имя. Еврей что ли?

— Нет, селькуп.

— Что–то развелось вас, черножопых.

— Мы белые. В центре Российской федерации…

Папа хочет показать жопу. Милиция хватается за пистолеты:

— А ну, дыхни! А ручник у тебя работает?

Всё равно пятьдесят рублей приходится отдать.

На работе у папы по–разному.