— Я знаю, дед. Но я больше не ребенок, ладно? Я забочусь о себе уже довольно долго.

— Ты хороший парень, Кейд. И будешь чертовски хорошим мужиком. Но ты все еще ребенок. И тебе нужно, чтобы твой папаша был для тебя отцом.

Он фыркнул.

— Четыре часа. И будет лучше, если ты станешь звонить тютелька в тютельку. Если устанешь, останавливайся, слышишь меня? Спешить некуда. Просто доберись целым и невредимым.

— Так и сделаю.

— Тогда пока. Люблю тебя, парень.

Я отключился, положил телефон в держатель для напитков и вытер лицо двумя руками.

На какой-то момент я потерял ориентацию, меня охватили сомнения, страхи. Что я делал? Я не мог сделать это. Я был не готов. Мимо пронесся еще один полуприцеп, сотрясая джип. Я глубоко вздохнул, медленно выдохнул. Еще раз. Отключил все чувства, все сомнения. Вместо этого еще раз вспомнил путь до Вайоминга.

Ехать по шоссе I-84 на запад, потом свернуть к Айове, на запад, по I-284/I-80, ехать по I-80 до Шайенна, по I-25 повернуть на север, к Касперу. Ехать по двести двадцатому шоссе до торгового центра, потом свернуть на юго-восток по Бульвару Вайоминг до горы Каспер. Ранчо Эм-Лайн будет через двадцать миль, если свернуть с бульвара Вайоминг на неназванную проселочную дорогу, которая ведет в пустоши к югу от Каспера в Вайоминге.

Я мог это сделать. Я представил себе ранчо, сотни квадратных миль пологих холмов и травы по колено, и далекие горы, вершины которых прорезали небо, которые так и ждали, когда их перейдут и жаждали, чтобы их покорили.

Я завел джип и посмотрел в зеркала, чтобы убедиться, что путь свободен, и потом выехал с обочины, набрал скорость и перестроился на самую правую полосу. Прежде чем включить радио, я подождал несколько минут и набрал комфортную скорость в семьдесят пять миль в час. В мамином джипе — теперь моем джипе, было спутниковое радио, что, наверное, было самой потрясающей вещью, которую я мог представить. Я переключал станции, пока не наткнулся на какую-то хорошую мелодию. Я услышал хриплые звуки гитары и сильный вокал; панель считывания информации подсказала, что играет Volbeat — «The Sinner is You», эту композицию я никогда не слышал. Слова сразу же захватили меня: «Что такое жизнь без капельки боли...»

Именно такой философии я и хотел придерживаться. Но если бы я мог, то предпочел бы жить без такой огромной боли. Я, конечно, слышал всю эту ерунду: то, что не убивает, делает тебя сильнее, и о том, как тяжелые времена учат ценить хорошие времена. Я на это не купился. Тяжелые времена всегда были тяжелыми, и сколько ни думай о том, что все будет хорошо, легче от этого не станет. Что хорошего в том, что моя мать умерла от рака? Что я должен вынести из этого? Я должен пережить это, стать сильнее? Ну... я точно не собирался свернуться в клубок и умереть, так что, да, я это пережил. Но еще я знал, что уже никогда не буду прежним. Я ощущал шрамы на сердце и в мыслях. Раны были глубокими, и по-настоящему они никогда не заживут. Нельзя смотреть, как твоя мать умирает, а отец теряет надежду, и не измениться к худшему.

Я был нарисован болью. Несколькими густыми, покрытыми лаком слоями боли, которая не пройдет.

Я все ехал, милю за милей, час за часом. Чикаго я обогнул с юга и пересек метрополию по промышленному лесу из дымовых труб, из которых вырывались столбы пламени. Я находился где-то между Джолиетом и Дэйвенпортом в Иллинойсе, когда остановился в Бургер Кинге, чтобы поесть и позвонить деду. Еще через четыре часа я был между Де-Мойном, Айова и Омахой, Небраска. Иногда время шло даже медленнее, чем на лекции по экономике, а иногда так быстро, что я не мог поверить, как далеко заехал. Айова и Небраска были плоскими и бесконечными, и только непрерывно звучащая музыка спасала меня от того, чтобы сойти с ума от скуки.