|
Когда во всей Европе проживало столько же народу, сколько в теперешнем Барнсли, они могли поехать куда угодно. Они же были викингами, кто бы стал с ними спорить? «Участок у самого моря на Лазурном Берегу, Олаф? Пожалуйста, выбирайте». Меня заманил сюда мой друг и коллега Джереми Кларксон – вылитый Эйрик Кровавая Секира[52] из Средней Англии. «Исландия – это (пауза, легкое понижение тона) самое чудесное место на земле». И вот он, я и Макак едем под зимней луной из аэропорта «Кеблавик» («Мы никогда не закрываемся») в столицу, Рейкьявик, где живет – я употребляю это слово просто за неимением лучшего – половина из 250 000 исландских душ. Раз уж я упомянул про Макака, объясню. Макаки – неизбежное зло, связанное с заграничными экспедициями, вроде пропавшего багажа, непостижимых уличных знаков и национальных праздников. На журналистском сленге Макаком именуется фотограф (макаки тоже норовят залезть повыше, бьют хрупкие вещи, и вам неприятно сидеть напротив них в часы кормежки). Мы договорились встретиться в Хитроу в полдвенадцатого; Макак был там с пяти. Чего ему неймется? «Моя жена как раз летела из Таиланда, я ее уже полгода не видел». Как романтично. «Мы разводимся». Так-так. Внутренний голос не зря подсказывал мне, что с Макаком будут проблемы. Рейкьявик крепко вцепился пальцами с побелевшими костяшками в скалы из черной пемзы над морским заливом. Это съежившийся, набычившийся городок из рифленого железа, раскрашенного в пломбирные пастельные тона, – под крутоверхими крышами прячутся очажки света и тепла, а улицы напоминают серые трассы для гигантского слалома. С одной стороны Северная Атлантика трупно-синюшного цвета, вызверившись на незваных пришельцев, лупит по их поселению белыми обмороженными кулаками. С другой тянется бескрайняя, хлещущая по лицу, колющая глаза пустыня – горы, расселины, ледники, гейзеры, головокружительные водопады и садовый комплекс, – которая изо всех сил пытается сдуть городишко, прилипший к ее подбородку. Середина острова не принадлежит никому: исландцы так и не придумали, на что она могла бы сгодиться. Всю тысячу лет они провели на берегу – сидят там и теперь, сгрудившись возле своих брошенных китобойных станций и рам для сушки трески. Из названий того, чего в Исландии нет, можно сложить сагу, и туда войдут деревья. Собственно говоря, из растительности в ней нет ничего, кроме мха (глядишь на него и думаешь: еще немного, и природа изобрела бы нейлон). У нее нет соседей – она уныло торчит одна-одинешенька в смертоубийственном море, и ближе всего к ней Гренландия да шотландское графство Оркни. В ней нет общественного транспорта – разве тут построишь железную дорогу? Нет даже преступлений, о которых стоило бы говорить: любой, кто попробует вылезти на улицы, чтобы кого-нибудь ограбить, мигом превратится в «лежачего полицейского» и будет приносить в этой роли пользу до конца июня. Нет и вывесок «Самые низкие цены» в витринах магазинов. Исландия – безумно, необъяснимо, издевательски дорогая страна. Коктейли для троих? Нет проблем, с вас шестьдесят фунтов (притом что я отказался). И это не считая орешков для Макака. Что в Исландии есть, так это налоги, целая лавина налогов. Куда они деваются – загадка. Преступности нет, общественного транспорта нет, армии нет (если не считать парочки заводных рыболовных катеров), а тюрьма размером с маленькое почтовое отделение. Видимо, в основном деньги уходят на уборку снега, что смахивает на оброк, назначенный Господом Богом. По сравнению с этим занятием Сизифово времяпрепровождение кажется невинным хобби. Есть еще активные вулканы. Знакомьтесь: гора Гекла, заплевавшая лавой площадь в несколько английских графств и украшенная грибовидным облаком (хорошая доза дежавю для японского туриста). Исландия – самое молодое место на глобусе: она еще допекается, дышит жаром и потрескивает после своего путешествия из печки в недрах Земли. |
