С отцом Алина по-прежнему не общалась, точнее, это он отказывался идти с ней на контакт. Тем временем у него с мамой назревал разрыв: последняя любовница так зацепила отца, что он решил развестись с супругой и жениться на ней. Она ждала ребёнка – наследника.

– Алиночка, твой отец просто... сволочь, – плакала мама в телефонную трубку. – Он со своими юристами всё так хитро повернул, что я остаюсь ни с чем... с голым задом! У него всё имущество оформлено как-то так, будто оно ему не принадлежит... на бумаге. Всё фиктивное, всё подставное... Это он специально так сделал, чтобы мне ничего не досталось при разводе. По бумагам выходит, будто он нищий! И теперь он женится на этой своей беременной девке, а я... А я – у разбитого корыта... и на улице! Без денег, без каких-либо средств... Алиночка, у тебя же тоже есть связи! Ведь можно же как-то вывести этого старого бабника на чистую воду, а?.. Доказать, что он всё сфальц... Тьфу! – От горя у мамы заплетался язык, и она споткнулась о заковыристое слово, одолев его не с первого раза. – Сфальсифицировал!

– Можно попробовать, – подумав, сказала Алина.

Самочувствие у неё в это время оставляло желать лучшего, болезнь опять начала проявляться. Работа давалась ей с трудом. Но она всё-таки нашла людей, которые были за плату готовы взяться и «раскрутить» это дело. При их вмешательстве бракоразводный процесс родителей обещал стать скандальным и попортить отцу немало крови.

Отец приехал к ней сам – один, без охраны и юристов. Зашёл в квартиру по-хозяйски, уселся в кресло и закурил сигару – той же марки, которую любила Алина. Долго молчал, хмуря жирно лоснящийся в свете бра лоб. Мясистые черты его лица, освещённые сверху, казались ещё тяжелее и массивнее. Бульдожьи – одно слово. Ничего привлекательного в этом стареющем любителе молодой плоти не было, разве только кошелёк.

– Лучше не лезь в это дело, – нарушил он наконец тягостную, грозную тишину. – Ты знаешь, против кого ты идёшь... Против меня. И ты хорошо знаешь, чем это чревато и что я могу с тобой сделать. Я тебя в порошок могу стереть. Я – матёрый волк, а ты – молодая соплячка-выскочка. Больная к тому же, – добавил он с презрительной усмешкой. – Силёнок у тебя маловато со мной тягаться, детка. Так что мой тебе совет: не суй нос не в своё дело.

Алина чуть дрожащей рукой – не от страха, так проявлялся недуг – взяла из коробки сигару и тоже закурила. Так они молча сидели друг напротив друга, выпуская дым, пока наконец Алина не проговорила:

– Между нами всё кончено, ты всё обрубил – это понятно. Ладно, чёрт с ним, я не сентиментальна. Как-нибудь проживу и без тебя, с горя не помру. Уже живу, кстати. И недурно. Мне не нравится только то, что ты некрасиво поступаешь с мамой. Нечестно и подло поступаешь. Не по-мужски.

Её речь была ещё внятной, хоть и замедленной. Голос звучал немного гнусаво, ему недоставало той внушительности и чёткости, той стальной безжалостности, которая в нём когда-то звенела – в «светлое», здоровое время.

– Не тебе меня судить, соплячка, – жёстко отрезал отец.

Даже забавно, насколько они с отцом были схожи – твёрдыми очертаниями высокомерно-безжалостного рта и этими леденящими искорками в глубине тяжёлого взгляда. Да и внутреннее сходство, наверно, тоже было – в этой «бульдожьей» деловой хватке, жёсткости, расчётливости, отсутствии щепетильности в выборе средств. Яблоко от яблони. Отец стряхнул пепел, вздохнул.

– По-хорошему предупреждаю: не суйся. Но ты ведь сунешься, я тебя хорошо знаю... Ты упрямая и настырная, зубастая маленькая дрянь.