|
На папках крупными буквами было написано БКС. – Был профессор до 26-го года или не был, в капусте его нашли или он, как все нормальные люди из известного места на свет появился, но до его приезда к нам этого у нас не было… А теперь есть! СССР. Свердловская пусковая площадка Март 1929 года …Конструкторская мысль профессора не радовала окружающих разнообразием. Неизвестно, знал ли он русскую поговорку «от добра – добра не ищут», или нет, но следующий, более крупный и мощный аппарат оказался тем же яйцом, правда, размером побольше. Это никого не огорчило. Главное – успели закладку сделать к годовщине Октября. Правда, пришлось последнюю неделю в три смены работать, но профессор, похоже, проникся энтузиазмом комсомольцев и рвал жилы наравне со всеми. Размером новое творение немецкого гения должно было стать, если считать по-старому, аршинами, двенадцать с тремя вершками, а если считать новомодными метрами, то примерно восемь с половиной в высоту и метров пять шириной, но этого, по уверениям профессора, должно было хватить, чтоб поднять несколько человек за атмосферу. На сборке, понимая, чем занимаются, рабочие качали головами и смотрели на немца уважительно. Когда смонтировали ребра жесткости, вокруг которых стали нарастать стены корабля, Ульрих Федорович лично установил двигатель, собственными руками проверил все, что можно проверить, и напоследок с тряпкой прошелся по нижней части корабля, стирая следы грязи и копоти. Деготь, смотревший на него снизу, поинтересовался со скрытой иронией. – Ну, теперь-то полетит? Немного смутившись, профессор сказал: – Зря вы улыбаетесь, Владимир Иванович… Великое дело должно быть чистым… – Что ж тут великого? – спросил Федосей и тут же себя поправил: – Дело конечно, большое, но не Революция ведь… – А вот именно что Революция, – чуть обиженно проворчал немец. – Вот на этом… Он ласково похлопал свое изобретение по металлическому боку и тут же протер тряпкой. – Вон на этом мы с вами освободим Человека от цепей тяготения и сделаем всемогущим! Мы на нем на Луну полетим, на Марс, к звездам… – А как назовете? Немец не понял и вопросительно посмотрел на Дегтя. – Какое имя дадите своему аппарату? Должно же быть у него имя… – Нужно ли? – подумав, спросил он. – Он все-таки первый… – И что с того? – Вы думаете, у первого человеческого корабля было имя? Федосей тем же ласковым движением коснулся бока машины. Внешне в нем не было ничего от аэроплана, но все же это была машина для летания. – Про корабль не скажу, а у самолета было… «Флайер-1», если память мне не изменяет. – «Летун-1»? – уточнил профессор. Федосей кивнул. – Емко и по существу… Ульрих Федорович посмотрел на аппарат другими глазами. То, что стояло перед ним, и в самом деле уже принадлежало истории. Самое простое и емкое слово, отражающее самое главное в аппарате – «Летун», уже было занято. Не называть же его «Летуном-2»? До такого самоуничижения он еще не дошел. Может быть, тогда просто «Яйцо»? Смысл в этом есть. Все в этом мире из яйца… Нет. Нехорошо все же… Яйцо – это хрупкость, ненадежность… Десяток секунд он шевелил губами, перебирая названия, но выражения удовольствия от удачной находки на профессорском лице не проступало. – Как-то ничего не приходит в голову, – честно сказал он, помучившись. – Может быть, вы сами что-нибудь предложите? – А что… И предложу! – решительно сказал Федосей, припомнив алую надпись по борту цеппелин-платформы. – Предложу! Что нам на прошлое оглядываться? Прошлое нам теперь не в помощь, а скорее как ядро на ноге, что вперед двигаться мешает. |
