|
В обозначившемся в облачном поле просвете, далеко внизу, лежала земля с невидимыми с такой высоты домами и железными дорогами. – Высота? – Шесть восемьсот! Он обернулся. Посмотрел сразу на всех. Есть такой особый взгляд у командиров и начальников – вроде бы как поверх голов смотрит, а вроде как каждому в глаза. – Об увиденном – молчать. Запись в бортовой журнал не делать, а куда следует, я сам доложу… Чувствуя сладкое приобщение к тайне, Федосей промолчал. Он-то знал то, что, возможно, не положено было знать этим простым ребятам, но ничего не поделаешь – у каждого свои тайны. – Второй. Вон второй! Пилоты бросились от борта к борту. А вот этого он и сам не знал… Следом за первым из облаков вынырнуло второе яйцо и точно так же, круто развернувшись, ушло в облака. Деготь с профессором, выходит, времени зря не теряли… СССР. Свердловская пусковая площадка Март 1929 года Первым, кого Малюков встретил на земле, оказался, конечно же, Деготь. – Ты вовремя! – бодро сказал старый товарищ. – Мы с профессором тебя уж заждались. Тут такие дела грядут! Закачаешься! Он оглянулся на людей вокруг и весело подмигнул. Мол, есть новости, только до другого места подожди… – Да знаю я ваши новости… Деготь, ухватившийся за его чемодан, отпустил ручку и вопросительно наклонил голову. – Видел я вас сегодня, соколы Сталинские… Коминтерновец усмехнулся и, подхватив-таки чемодан, пошел к выходу. Федосей догнал, понизив голос, спросил: – Когда второй аппарат-то собрали? В глазах товарища плясали веселые чертики превосходства. – Два дня назад… И не только его. Теперь мы – о-го-го! Знаешь, сколько народу теперь в спецлаборатрии работает? У-у-у, брат! Сила! Пойдем, пойдем. Все покажу. Да не только покажу. Дам рукой пощупать! Есть радости мелкие – только-только самому почувствовать, а есть – громадины. Не одному – всем хватит. Радость Дегтя из таких. Она передалась и Малюкову. Что-то хорошее у них произошло, не для одного – для всех! Ясно, что есть что рассказать товарищу. Тот подхватил Малюкова под руку и потащил наружу. Стоявший у машины незнакомый водитель открыл дверцу. В машине Деготь, правда, тоже не стал говорить, а сам забросал Федосея вопросами – как Москва, что привез, какие новости. А вот в лаборатории… Открыв дверь, он дружески толкнул товарища в спину. – Погляди, что мы тут без тебя соорудили! Профессорский аппарат, неделю назад смотревшийся как карандашный набросок, теперь обрел реальность многокрасочной картины, все уже было на своем месте – и холст, и краски, и золоченая рама, и даже подпись художника. – Ты внутрь, внутрь загляни, – прокричал товарищ, скрывшись в лаборантской. – Удивись да порадуйся! Федосей обошел вокруг, глядя на аппарат так, словно впервые его видел. Он казался огромным, и при этом изящно-невесомым. Малюков насмотрелся за свою жизнь на аэропланы и дирижабли и за тяжестью металла умел чувствовать то же легкое изящество, что роднило между собой все летательные аппараты. В профессорском чуде это качество также присутствовало. Сбоку, размером чуть меньше человеческого роста, нашелся люк. К нему вели сколоченные из ящичных досок грубоватые ступени. Пальцем проведя по головкам болтов, Федосей насчитал четырнадцать штук. Что-то там, в заатмосферном пространстве было такое, чего профессор сильно опасался. От толчка крышка неожиданно легко уехала вовнутрь. Высоко задирая ноги, Малюков забрался в аппаратное чрево. Там пока было темно и пахло металлическими стружками, лаком и чем-то благородно-кислым. Поводив вокруг себя руками, наткнулся на трубу. |
