— Какъ умерла? Какъ похоронена?! воскликнули въ одинъ голосъ Арина и Анфиса.

— Очень просто. Отъ тифа умерла.

Арина схватилась за голову и залилась слезами… Анфиса стояла и крестилась.

L

Какъ ни рады были Арина и демянскія женщины предстоящей, по ихъ мнѣнію, выгодной заработкѣ на дровяномъ сплавѣ, но извѣстіе о смерти Акулины отшибло эту радость. Грустныя шли онѣ на огородъ къ Аграфенѣ и Фелосьѣ, а Арина во время пути даже два раза принималась плакать навзрыдъ. Съ ней дѣлалось нѣчто въ родѣ истерики. Пришлось останавливаться, сажать ее на улицѣ гдѣ нибудь около дома или забора и просить холодной воды, дабы напоить ее и тѣмъ прибодрить. Около Арины сталпливались дворники, прохожіе, шли распросы о чемъ она плачетъ, и женщинамъ пришлось подробно разсказывать о ея горѣ. Видя истерическое состояніе Арины, подошедшій къ толпѣ городовой хотѣлъ даже везти Арину въ полицейскій пріемный покой, но женщины возопіяли противъ этого и, схвативъ товарку подъ руки, повели ее дальше.

— На чужой сторонѣ, на чужихъ рукахъ умерла, никто изъ землячекъ глаза ей не закрылъ и даже похоронили ее неизвѣстно гдѣ. Про могилку ея — и то знать не будемъ, плакалась Арина, бредя на огородъ Ардальона Сергѣева.

Демянскія женщины, какъ могли, утѣшали ее.

— Всѣ тамъ будемъ, Аринушка, всѣ. Никто это-то самаго не минуетъ, говорила скуластая Фекла. — А что до могилки, то вѣдь мать-то сыра земля все одна и та-же. Напишешь ты сродственничкамъ, ейнымъ письмецо въ деревню, отслужатъ они по ней панихидку, помянутъ въ двадцатый день и будетъ все честь честью.

Но Арина не внимала.

— Милость Божья, что еще похоронили ее на больничный счетъ, — вотъ за что ты Бога благодари, а умри-ка она у насъ гдѣ-нибудь на постояломъ дворѣ, да придись намъ ее хоронить, на чтобы мы ее похоронили?! разсуждали другія женщины. — Ни кругомъ у насъ, ни около — ну, и пришлось бы всѣ армяки и душегрѣи продавать.

— Вся, вся-бы продалась, только-бы она, голубка, на моихъ рукахъ померла, отвѣчала Арина.

— И вся продайся, такъ и то не похоронишь. Ты, милая, цѣнъ здѣшнихъ не знаешь. Здѣсь Питеръ. Здѣсь про все за все въ тридорога платить надо, возразила Анфиса. — Даже ежели-бы и намъ продаться, то и нашей требушины на похороны-то не хватило-бы. Помню я, лѣтось наши землячки хоронили мужика изъ больницы, такъ что имъ стоило!

Разсуждая такимъ образомъ, женщины пришли на огородъ. Аграфена и Федосья ждали уже ихъ за воротами съ котомками за плечами и издали съ какою-то торжественностью потрясали передъ ними паспортами.

— Выручили свои паспорты! кричала Аграфена. — Не отпускалъ вѣдь хозяинъ-то, ругался, отчего уходимъ, рубль тридцать копѣекъ за прописку и больничное не заживши. Я ему сорокъ пять копѣекъ за себя и пятіалтынный за Федосьюшку сую, чтобы паспорты отдалъ, сую ему чего мы по расчету незажили, а онъ не беретъ. Да ужъ хорошо, что мужики, евонные земляки, стали на нашу сторону — ну, и выдалъ паспорты. Паспорты-то выдалъ да и ну насъ гнать съ огорода за ворота. «Чтобы и духу вашего, говоритъ, на огородѣ не было, вонъ отсюда»… разсказывала она женщинамъ, увидала плачущую Арину и умолкла. — Умерла Акулинушка-то? вдругъ спросила она.

Вмѣсто отвѣта Арина опять зарыдала и не могла говорить.

Уже стемнѣло, когда женщины отправились искать постоялый дворъ, гдѣ-бы можно было переночевать. Постоялый дворъ былъ вскорѣ найденъ, но здѣсь опять стали принуждать женщинъ, чтобы онѣ потребовали себѣ харчей на ужинъ, и поставили вопросъ такъ, что безъ этого не позволяли оставаться и на ночлегъ. Пришлось спросить щей и хлѣба. Щи даже въ горло еле шли, ибо женщины чувствовали, что онѣ проѣдаютъ послѣднія деньги, а имъ предстоитъ еще сорокаверстный путь, во время котораго надо питаться, да и придя на работу нельзя быть безъ денегъ, потому что задѣльная плата за работу, на которой онѣ будутъ, не сейчасъ выдается.