Задрал маскировочную пятнистую куртку – и в слабом свете фонарика увидел странное – на пузе у опять начавшего орать немца обнаружился нештатный брезентовый пояс с кармашками. Эсэсман из последних сил стал отпихивать руки русского, но ранение сильно ослабило немца.

— Как скажешь, — пожал плечами Волков. Сапоги у офицера ему сразу понравились, потому не откладывая дела в долгий ящик, дернул фрица за каблук и носок, снимая с безвольной, мертвой уже ноги отличный яловый сапог, очень похоже – русского пошива. Немец заткнулся. Второй сапог пошел еще проще. А потом старшина снял и пояс – и сев за танком, глянул, что там в кармашках. И обалдел. Чужие, незнакомые купюры, царские червонцы, два слиточка желтых, очень тяжелых. И горстка украшений с цветными камешками. Такого богатства Волков в руках никогда не держал. И теперь не знал – как лучше поступить. Единственно, что он мог спокойно оставить себе – так это тяжелые, добротные сапоги, снятые к тому же с живого, не мертвеца. А золото… И валюта, как назывались чужие деньги…

Капитан Берестов, начальник штаба медсанбата.

Он радовался тому, что так ловко отбили внезапное нападение, недолго. Ровно до того момента, когда увидел стоящего за своими пулеметами замполита Барсукова. Усач иронично прищурившись, крепко держал в руках рычаг ведения огня, твердо стоял на ногах и сразу было не заметно, что на шее под ухом – черная вмятинка и тонюсенькая струйка крови вниз.

— Не оторвать пальцы-то, — намертво вклещился замполит, — тихо сказал стоящий рядом санитар, бывший до медсанбата сапером. Капитан кивнул. Он уже видел такое, как после попадания в голову люди становились статуями, словно на них Медуза-Горгона поглядела и они окаменели, сохранив ту самую позу, в которой были убиты.

— Каталептическое окоченение, — хмуро подтвердил подошедший Быстров.

— Памятник бы ему такой поставить! — сказал кто-то из докториц.

Вокруг прибуксированной машины собралась уже толпа из сотрудников, да и местные подтянулись, особенно те, кому не прилетело немецких подарков и не было надобности верещать над утерянным добром.

Всего пятеро раненых, да двое с переломами – из расчета Пупхена, побило отдачей. И вот оказалось – потеряли замполита. И вдвойне досадно – хороший был мужик и товарищ надежный. И везло ему – сколько раз рисковал головой, азартно лупя в небо трассерами при бомбежках и штурмовках медсанбата, отчаянный был, очень хотел хоть какую падлу сбить. И погиб уже после войны, практически. Жаль его было всем, женщины и девчонки плакали не скрываясь.

Потери остаточной группы уже посчитали – она вся тут осталась, только удрал вездеходик-кюбельваген, сидевшие в нем немцы сразу же при первых выстрелах развернулись и удрали. Остальные легли, кроме странного штатского, посаженного пока в погреб под охрану.

Впору было не верить тому, как все удачно сложилось с этой паскудной атакой. Все отлично себя показали – и пскович с колокольни, засекший гостей загодя, и потом врезавший по самому неприятному звену в составе бандгруппы – он злорадно ухмыльнулся даже когда докладывал начштаба, что, помня главное – отсечь пехоту от танков, врезал очередью сверху в бронированный короб БТР, где заметались под огнем, словно крысы в корзинке, серо-зеленые сволочи. С боков их было бы не взять, а сверху оказались беззащитными и легли от безумных рикошетов, которые устроили пули в тесном замкнутом пространстве.